Харама
Шрифт:
— Девушка играет как бог, — сказала Петра, сидя за столиком.
— Отменно, — согласился Серхио.
Маурисио принес наполненные рюмки и кофе.
— Эта игра испокон веку существует, — заметил Фелипе, — а из моды не выходит.
— Не то что настольный футбол и всякие новомодные штучки, которыми молодежь быстро заражается, а потом так же быстро ни с того ни с сего остывает.
— И все это пустое времяпрепровождение и дурной пример для детей, — сказала Петра. — Только сбивают с толку подростков.
— А помнишь, Серхио, перед самой войной появилась игра «йо-йо»? — спросил
— Конечно, конечно, помню.
— Вот уж была глупая выдумка. Все носились с этим злосчастным черепком и с утра до ночи подбрасывали вверх и бросали наземь.
— Общество в этом отношении ничем не защищено: какое-нибудь новшество распространяется, как зараза, и глядишь — все, как бараны, делают одно и то же, — сказал Серхио.
— Так ведь народ в городах настолько избалован всякой всячиной, что стоит появиться чему-то новенькому, какому-нибудь пустяку, и все набрасываются, но скоро пресыщаются.
— Это верно. А знаешь, кто увлекался этой самой «лягушкой»? Помнишь, был у меня приятель, блондинчик, мы всегда гуляли вместе, когда я был холостой, а вы еще жили на улице Эль-Агила?
— Знаю, знаю, о ком ты говоришь. Он тоже агент по продаже чего-то там такого… постой-ка, колониальных товаров, что ли?
— Парфюмерии. Он самый, звали его Наталио. Так вот этот парень чудесно играл в «лягушку». Он говорил, сам-то я этого ни разу не видел, что забрасывал все десять шайб в пасть лягушке. Может, и хвастал, но однажды я сам наблюдал, как он играет, и если десять он и не выбивал, то, по крайней мере, никто обыграть его не мог.
— Слушай-ка, я его недавно встретил, этого твоего Наталио. Даже дважды. Последний раз — на святой неделе, когда вы уезжали в Барселону.
— Скажи пожалуйста! Интересно было бы узнать, как он поживает. Ты поговорил с ним?
— Да нет, здравствуй и прощай. Могу только сказать, что парень выглядел как маркиз, таким пижоном держался.
— Хорошо одет?
— Сногсшибательно. Но, по правде говоря, у меня осталось впечатление, что он из тех, кто во всем себе отказывает, лишь бы на улицу выйти разодетым. Так кажется, когда на него посмотришь.
— Ну почему? Может, и процветает.
— Нет уж, такое дело сразу в глаза бросается. Всегда можно отличить, кто хорошо одет потому, что в доме достаток и благоденствие, и кто из кожи вон лезет, чтобы одеться лучше, чем ему позволяют доходы. Понимаешь?
— Так уж сразу ты и видишь всех насквозь, — возразил Серхио. — Разве можно узнать, чем человек дышит, если ты только поздоровался с ним на улице?
— Э, друг мой, я вожу такси и за день столько народу перевидаю, что поневоле разбираюсь, кто чем дышит, глаз у меня стал наметанный, и потому сразу вижу, где у кого прореха. Точно могу сказать, что у твоего Наталио нет и четвертой части того, что он хочет изобразить своим видом.
— Пусть так, как ты говоришь, но у бедняги есть свой резон. Вовсе он не помешан на всяком вздоре. Не думай, что из тщеславия хвост распускает. Дело в том, что представительность — одно из самых необходимых условий для того, чтобы в жизни чего-то добиться. А в нашем деле больше, чем в любом другом.
— Представительность?..
— Да-да, можешь не удивляться. На
— Нет, я как-то не могу понять, о чем ты говоришь. Если я покупаю товар, при чем тут твоя внешность?
— Да в наше время на этом вся торговля держится, Фелипе. Ничего не поделаешь. Ни тебе, ни мне этого не изменить. Так что остается только подчиниться велению времени и соблюдать ту форму, какую требуют обстоятельства.
— Но это совершенно несправедливо!..
— Понимаю, Фелипе, понимаю, и я с тобой вполне согласен. Все мы знаем, что человек остается все таким же, как его ни наряди, что не станет он ни лучше, ни хуже, во что ни одень. Но это мы с тобой говорим в частной беседе, наслаждаясь сигарой. Но пойди попробуй поторговать — и через три дня вылетишь в трубу. Поверь, такова сейчас жизнь. Теперь на первом плане — внешний вид, да и не только в торговле, а во всех проявлениях человеческой жизни.
— Ну нет, здесь ты преувеличиваешь: есть много мест, где человек стоит того, чего он стоит на самом деле. В торговле — ладно, тут тебе и карты в руки, ты в этом лучше разбираешься. А в остальном — дудки. Нельзя все кроить на один лад.
— Да нет же, почти везде. Повсюду. Не знаю, почему ты так думаешь? Вот если ты, к примеру, день-другой поленишься протереть свой автомобиль, чтоб он как следует блестел, ведь не заполучишь и четвертой части пассажиров. Или же сравни себя с теми, у кого новые машины. Посчитай, сколько у тебя ездок и сколько у любого из них.
Тут Петра поддержала деверя:
— Вот видишь? Конечно, так оно и есть! Но с ним говорить бесполезно, Серхио, бесполезно. Он уперся на своем, и ты его с места не сдвинешь. Да разве не говорила я то же самое сто раз, тысячу раз! Пятый год твержу: «Давай поднатужимся, Фелипе, сэкономим и купим другой автомобиль, теперь появились такие шикарные „рено“, их так легко водить…» Все твержу и твержу, сил больше нет. И что же? Он, понимаешь ли, будет ездить на этом, пока его драндулет не рассыплется на кусочки посреди Гран-Виа. А тогда, скажи мне, дорогой Серхио, что мы тогда будем делать? На что станем кормить эту ораву, когда его рухлядь встанет, упрется и не сдвинется с места? А ведь все из упрямства, скажу я тебе. И надо же… никаких тесе сбережений, ничего на черный день.
— Но послушай, мы же совсем не о том говорим. Ей-богу, не понимаю, для чего ты все это выложила?
— Начинается!.. Кто поверит, что у человека четверо детей и так мало чувства ответственности, что он нисколько не думает о завтрашнем дне. И ведь не одна я тебе говорю, — пусть я все выдумываю, но брат-то твой говорит то же самое.
— Будет тебе, в чем это мой брат с тобой согласен, хотел бы я знать? Серхио ни единым словом об этом не обмолвился. Ты хоть поняла, о чем мы говорим? Нет, просто пользуешься случаем подбить под меня лишний клин. Только и ждешь подходящее время, чтобы сунуться самой и повернуть разговор, куда тебе надо.