Харама
Шрифт:
— Что, дорогая?..
Кармен расхохоталась:
— О, господи! Это же луна. Она взошла так внезапно, что перепугала меня до смерти. В жизни не видела, чтоб луна появлялась вот так, вдруг! А мне показалось бог знает что!
— Знаешь, ты и меня напугала. Только чудом мы оба не покатились под откос.
Она смеялась, спрятав лицо у него на груди.
— Милый мой. Так испугаться луны — да я просто дурочка! Но так неожиданно, такая огромная и красная…
И они оба, остановившись на полпути, стали смотреть на лупу, которая
— Какая большая!
— Знаешь, на что она похожа? — спросил Сантос.
— На что?
— На гонг.
Она оторвала щеку от рубашки Сантоса и повернулась к луне лицом:
— Да, похоже, верно.
— На большой медный гонг. Ну, пойдем.
Они поднялись на плоскогорье Альмодовар. Оно было ровное, как стол, и круто обрывалось к насыпи железной дороги; в длину метров триста, в ширину — не более ста. Они пошли поперек плато, повернувшись спиной к луне, и вышли к противоположному склону. Отсюда был виден Мадрид. Море огней вдали, Млечный Путь, расстелившийся по земле, черное масляное озеро с бесчисленными мерцающими огоньками, которые плавали в нем, и от них высоко в небо вздымалось неяркое зарево. Это озеро неподвижно висело под мадридским небом, как фиолетовое покрывало или светящийся дымный покров. Они сели рядышком над обрывом, лицом к насыпи. На черноте полей сверкали россыпи других галактик, поменьше — то были окрестные городки и поселки. Сантос показывал пальцем и говорил:
— Вон там, справа, — Викальваро. А вот это — Вальекас…
Вальекас лежал слева внизу, почти у подножья плоскогорья. Они находились на высоте восьмидесяти — ста метров над ним. Неизвестно почему, они говорили шепотом.
Паулина тронула Себастьяна за плечо:
— Гляди, Себас, какая луна!
Он сел.
— Ого, должно быть, полная луна.
— Это сразу видно. Она похожа на те планеты, знаешь, которые показывают в научно-фантастических фильмах, правда?
— Наверно.
— А ты разве не помнишь последний фильм?
— «Когда сталкиваются миры».
— Ну да. Там еще Нью-Йорк оказывается под водой, помнишь?
— Да-да, фантазия и трюки. Эти киношники уже не знают, что еще выдумать.
— А мне нравятся такие фильмы, они интересные.
— Да, я знаю, что ты веришь всяким глупостям.
— Называй это как хочешь, но что ты скажешь потом, если мы доживем с тобой до таких времен.
— Это до каких же?
— Когда появятся подобные изобретения и все прочее. Тогда посмотрим.
— Значит, после дождичка в четверг, — засмеялся он. — Но, Паули, ты так не горячись, не то температура поднимется, ты слишком много получаешь за свои восемь-десять песет, что стоит билет в кино. — Оглянувшись, Себас добавил: — Послушай, надо бы посмотреть, что там делают эти трое сумасшедших.
Теперь
— Пойдем навестим их?
— Хорошо, идем.
Они встали. Паулина провела руками по ногам и по купальнику, стряхивая землю и мелкие камешки.
— Что поделываете?
— Да ничего, сидим.
В темноте слышны были женские голоса, доносившиеся из разбросанных вокруг домов; кого-то громко звали; на эти крики отвечали издалека, свистели с дороги, скрытой во тьме. Паулина и Себастьян сели рядом с Тито и Луситой.
— Мы к вам. Слушайте, а где Даниэль?
— Этот уже дошел; сзади нас плюхнулся, как мешок. Он хорошо набрался.
— Охота ему так усложнять свою жизнь. И надо же было набраться как раз к тому времени, когда пора уходить.
— Даниэля ведь не удержишь. Завтра утром птички вернут его к жизни.
— Нет, Тито, так нельзя, — сказала Паулина. — Мы не можем оставить его на всю ночь у реки. Совесть замучает.
— Сейчас, летом, прекрасно можно спать где угодно.
— Да брось ты, роса выпадет или еще что.
— Разве пригнать сюда подъемный кран…
— Тебе все шуточки.
— Не беспокойся, Паулина, — сказал Тито, — мы его унесем, как сможем, если понадобится — на плечах, как бурдюк с вином.
— И еще какой бурдюк.
Лусита молчала. В роще пока оставались люди, слышались негромкие разговоры, огоньки сигарет мелькали, словно светлячки.
Кто-то споткнулся о скорчившегося Даниэля и сказал: «Извините». В ответ послышалось ворчание. Где-то высоко, поверх черноты, как бы светились тончайшие параллельные нити в узком просвете меж деревьями; стремительно пролетали летучие мыши в прозрачной синеве ночи.
Опрокинулась бутылка. Ее вовремя подхватили, чтобы не успела скатиться со стола.
— Где пьют, там и льют, — сказал кто-то.
Разлитое вино поблескивало на столе, и Марияйо вела пальцем ручейки к краю стола, чтобы они стекали на землю. Фернандо почувствовал, как капает ему на ноги.
— Эй, дорогая, льешь на меня.
— Вот это и есть веселье! — сказала она и дотронулась до его плеч и лба кончиками пальцев, смоченными в вине.
— В тебе веселья — хоть отбавляй! Ты — фонтан радости…
Стемнело. Клан Оканьи зашевелился, собирали вещи. Лолита крикнула:
— Ну что же, мальчики, будем мы танцевать или нет?
— Взяла бы сама и запела.
Фелипе Оканья стоял возле столика, смотрел, посвистывая, на родных и крутил на пальце связку ключей. Петра сказала:
— Ну смотрите, если я чего-нибудь недосчитаюсь, когда приедем домой, поняли?
— Недосчитаешься вольного воздуха, — сказал Фелипе, — вот чего недосчитаешься.
— Да, это ты правильно сказал, я провела как раз такой день, какого мне будет не хватать.
Фелипе ответил: