Харбин
Шрифт:
– Я? – Он показал указательным пальцем на свой нос. – Я делом занимался! Мы носили красным спирт, а они давали нам женьшень; они сидели в тайге и потихоньку копали. Мало-мало торговля, – добавил он по-русски.
– Контрабанда! – уточнил Адельберг.
– Тогда не могло быть «контрабанда», потому что с той стороны не было никакого государства…
Адельберг ухмыльнулся, но ничего не сказал.
– Японский противопартизанский отряд…
– Карательный! – не удержался Адельберг.
– Его, рус капитана – умный людзи! – хмыкнул из-за прилавка Толстый Чжан; Антошка медленно повернулся в его сторону, и тот замолчал.
– Японский отряд расстрелял красную
Адельберг услышал про пытки и покачал головой: о том, как пытали японцы, ходили страшные слухи.
– Они привязали брата к доске, а на живот положили казан, в котором была голодная крыса… Это старая китайская казнь, которая применялась при старых китайских императорах, но они её хорошо усвоили.
«При дворце – понятно, а где же они в лесу раздобыли голодную крысу? – невольно подумал Александр Петрович. – С собой, что ли, принесли?»
– Крыса съела его внутренности… Мы наблюдали с ближней сопки, но я не видел нашего брата, а когда большая часть японского отряда ушла, мы пришли на это место…
Антошка рассказывал с паузами, Адельберг видел, что рассказ даётся ему с трудом, и решил не перебивать.
– Там остались два солдата и один поручик, он руководил пыткой, мы его зарезали и закопали, а он выжил и сейчас приехал в Харбин. – Антошка несколько минут молчал и мял пальцами следующую набитую папиросу. – Зачем приехал – неизвестно, но его часто видят с начальником харбинской полиции, одним японским опиумным коммерсантом по имени Номура и вашим генералом Косьминым…
«Вождём русской фашистской партии!» – подумал Адельберг и спросил:
– Ты не знаешь, зачем он приехал?
– Не знаю, но можно догадаться!
– Зачем?
– «Зачем»? Я думаю, вам, русским, это тоже может быть интересно, – задумчиво качая головой, произнёс Антошка. – Японцы давно мечтают захватить всю железную дорогу: от станции Маньчжоули и до города Чанчуня, тогда она по всей длине станет японской. А помнишь, в Благовещенске, когда я тебя переправлял, я сказал, что мне нельзя ходить в Китай, помнишь?
– Помню, – соврал Адельберг, напряг память и действительно вспомнил, что такой разговор был.
– Я тогда не ходил в Китай, потому что боялся, что увижу японца, или японскую женщину, или ребёнка, не важно кого, и буду их убивать! Поэтому боялся! Вспомнил?
– Вспомнил! А сейчас перестал бояться?
– Нет, сейчас стал бояться ещё больше!
– Почему?
– Мне сейчас никого нельзя убивать и нельзя, чтобы меня убили… И пока он здесь, я не могу появляться в Харбине!
– А есть кому сообщить, уехал он или приехал, и как его зовут? – спросил Адельберг, а сам подумал: «На кого же он всё-таки работает? На Чан Кайши, на Фэн Юйсяна, на коммунистов? Чёрт его разберёт, но мне-то не всё ли равно?»
– Его зовут капитан Асакуса Сюн!
– Запомню, но не знаю, чем я могу помочь!
– Пока ничего не нужно, просто запомни! Не думал, что он останется живой…
– Тогда японса была мёртвый, а сяса зивой и богатый, белый рис кушай! – глядя в одну точку на стекле прилавка, вдруг промолвил Толстый Чжан.
Антошка услышал брата, удивлённо на него посмотрел, перевёл взгляд на Адельберга и сказал:
– Моя не понимай, почему толстый люди – фсегда голоный?
Глава 6
Кузьма Ильич тихо, чтобы не скрипнула,
«Что там за новости такие?» – думал старик. Единственное, что немного утешило его и Анну Ксаверьевну, – это то, что на обратном пути из Сахаляна Александр Петрович мог заехать в Барим и навестить в лагере Сашика.
Рука Кузьмы Ильича потянулась к газетам, но почему-то остановилась. Он посмотрел на стопку – верхней лежала харбинская «Русское слово»; он её не очень жаловал из-за ёрнического, издевательского тона статей; у него давно уже определилось предпочтение к газете «Заря» – все публикации в ней были взвешенными, нейтральными и никому не навязывали своего мнения. Однако верхней в стопке лежала «Русское слово», и Кузьма Ильич знал, что «Зари» здесь нет.
Он всё же дотянулся.
«Русское слово» была старая, аж за 29 мая, и сложена наверх статьёй «Подробности обыска в советском консульстве», однако он, как все русские в Маньчжурии, уже знал об этом событии во всех подробностях и даже больше. Все маоэршаньские дачники, которые приехали сюда в первых числах июня, то есть почти месяц назад, успели рассказать, чаще всего вторя газетным статьям или комментируя их, о том, как это было. Рассказывали, что 27 мая, в понедельник, полиция окружила большой особняк консульства, выбила окна и двери и ворвалась. Сначала говорили только, что во всех комнатах советские коминтерновские агенты жгли секретные документы и чуть ли не устроили большой пожар, а несколько десятков человек засели в подвале, вроде как они проводили там секретное коммунистическое совещание. Потом в газетах появились фотографические снимки, сделанные с обнаруженных при обыске документов, но тут же японские газеты сообщили, что все эти документы «сфабрикованы белогвардейцами, служившими в китайской полиции», да к тому же сфабрикованы плохо. Потом к Слободчиковым на дачу приехал харбинский присяжный поверенный Григорий Наумович Минский, который рассказал, что китайский суд не представил защите ни одного подлинного документа и не разрешил осмотреть здание консульства. Его и ещё то ли троих, то ли пятерых харбинских присяжных советская администрация КВЖД наняла защищать тридцать девять арестованных в консульстве советских граждан. По его словам выходило, что нет сомнений, что это агенты, но, с другой стороны, не было и доказательств.