Харбинский экспресс-2. Интервенция
Шрифт:
Опустился рядом с Кузьмой, хотел подсунуть половик под затылок, но передумал. Он не умел воскрешать утопленников. И даже не был уверен, что такое возможно. Однако если дать повод усомниться в своих медицинских способностях – пиши пропало. Тут уж наверняка не помилуют.
И вдруг он вспомнил недавнее прошлое: заведение у мадам Дорис, запертая комната на втором этаже. Некая компания малознакомых меж собою людей. Неприятный старик в генеральской шинели лежит на полу. У него сердечный приступ. А рядом – молодой врач с рыжим саквояжем.
Что
Ага, вспомнил! А, была не была!
Клавдий Симеонович примерился, размахнулся и, мысленно благословясь, с силой хватил Кузьму кулаком точно посередине груди.
Капитолина ойкнула и враз перестала выть.
Сопов замахнулся – и снова двинул утопленнику. И еще раз. И еще.
С каждым ударом изо рта утопленника выплескивалась неприглядная мутная жижа.
Потом, преодолев брезгливость, Клавдий Симеонович припал к Кузьме, словно намеревался расцеловать в посинелые губы, и что было мочи дунул тому в рот. Набрал воздуха, опять дунул.
Третий раз не успел.
– Ты шо делаешь?! – крикнул первый из стражей (видать, успел прийти в себя от невиданного зрелища). – Над покойником насмешничать вздумал? Ужо я тебя!
Он взмахнул палицей – и ни за что б не увернуться Клавдию Симеоновичу, если бы…
Если бы не Кузьма.
Закашлялся он вдруг, заперхал, засипел натужно. Потом сел и повел по сторонам невидящим взглядом.
Тут мужики палки-то свои выронили – разом, будто бы сговорились. На колени упали, пошли креститься да лбами об пол стучать:
– Дух-бог! Матушка-богородица!..
– Ну будет вам, – сказал чей-то властный и очень знакомый голос. – Подойди-ка сюда, странничек.
Клавдий Симеонович выпрямился, будто ужаленный: в углу, почти невидимый в полумраке, сидел кормщик. Совиным оком посверкивал.
«Как же я его сразу-то не приметил?» – попенял себе Сопов.
Впрочем, теперь это мало что меняло.
Кузьма меж тем с трудом перевернулся, встал на четвереньки – да так и остался. Он все кашлял, кашлял и кашлял. Никак остановиться не мог. Потом его вырвало. Однако помирать он, кажется, передумал.
– Подойди! – повторил старец.
Сопов поднялся, приблизился. Встал рядом. А старец все сверлил его желтым глазом. Клавдию Симеоновичу даже почудилось, будто у него под этим взглядом лоб становится горячее.
«Сейчас дырку прожжет…»
– Важно, – сказал наконец кормщик, и Сопову почудилось в его голосе уважение. Во всяком случае, интерес. – А ты, значит, непрост. Ну, пошли тогда.
Кормщик направился к выходу, сделав мужикам знак на ходу. Те мигом подскочили к Клавдию Симеоновичу.
На пороге титулярный советник оглянулся. Капитолина глядела ему вслед. Кузьма тряс головой, упираясь руками в пол. Он все еще не пришел в себя.
На улице было многолюдно (по здешним, разумеется, меркам). Поскольку чужое несчастье всегда притягательно, селяне таращились на избу Кузьмы. Его,
«И тут как везде, – мельком подумал Сопов. – Любопытство перемогает жалость. Благости или сочувствия на лицах что-то не видно. Даром что все насквозь духовные братья и сестры».
Старец ходко шагал впереди, так что пришлось поспешать. Сопов подумал, что тот направляется в свой дом – разумеется, самый богатый, выстроенный как раз посередине деревни. Но ошибся: шли они в соборную избу, и оттого на сердце вновь стало нехорошо.
Скрипнув, отворилась дверь. Пахнуло прохладой и растопленным воском. Внутри было темновато: свечей по дневному времени не зажигали, а узкие оконца, прорезанные в бревнах под самым потолком, пропускали совсем мало света.
Старик вошел в давешнюю комнатку, поманил Сопова за собой. Стражам велел ждать снаружи. Те вышли безропотно и, похоже, за безопасность пастыря нимало не волновались. Неудивительно, подумал Клавдий Симеонович – старый хрыч и есть самый опасный человек в округе.
– Садись, – велел кормщик и первый опустился на лавку.
Скрипнула дверь. Вошла, беззвучно ступая, «матушка-богородица». Поклонилась, поцеловала кормщику руку. Затеплила пару свечей на стене, села в уголке, не сказав ни слова.
Вся эта молчаливая сосредоточенность ужасно не нравилась Клавдию Симеоновичу. С каждой минутой он нервничал все сильнее.
– Ну, сказывай, – приказал кормщик.
– Что?
– Сказывай, где лекарскому делу так обучился.
Сопов хотел было сказать, что он вовсе не врач, и даже рот приоткрыл, да вдруг одумался. Ведь что получается? Спас он этого дурака Кузьму? Спас. Докторскими приемами? Да. Тогда зачем отрицать очевидное? Нет, не поймут его с этими оправданиями. И будут совершенно правы.
Поэтому Клавдий Симеонович решил использовать любимый метод, выручавший не раз. А именно: сочетать ложь с разумной толикой правды.
– Я хоть и лекарь, – сказал он, – но врачебному искусству специально нигде не учился. Есть у меня один знакомый, давно приятельствуем… (Тут титулярный советник немного закашлялся, подумав, что малость переборщил.) – От него науку и перенял.
Старец побуравил его совиным оком:
– Ишь какой хваткий! И купец, и лекарь. А может, в иных местах проходил ты сию науку?
– Нет, – твердо ответил Клавдий Симеонович. – Чистую правду сказал. Вот как на духу… – И поднял руку, собираясь перекреститься.
– Язык-то укороти, – хмуро оборвал кормщик. – Не поминай всуе дух-бога.
Сопов отдернул руку ото лба:
– Виноват…
Старик немного помолчал:
– А много ли тебе случалось вот так людей с того света вытаскивать?
Тут уж Клавдий Симеонович не стал петлять. Ответил, как есть:
– В первый раз применяю. Так что самому удивительно.