Харбинский экспресс-2. Интервенция
Шрифт:
Павел Романович подумал, что ротмистр, как человек военный, сразу же уловил главное.
– Должен вас несколько огорчить, – сказал он. – Панацеи у меня нет.
Тут произошло то, что в театральных пьесах принято называть немой сценой.
– Шутите? – Клавдий Симеонович покраснел.
Ротмистр засмеялся.
– Так я и думал, – сказал он. – Комедия. Однако за такое веселье, доктор, у нас в полку запросто могли застрелить у барьера. Или же так, попросту…
Павел Романович и сам понимал, что получилось неловко. Но куда деваться? Одному такую жар-птицу не удержать. Разыщут, а после убьют.
– Вы неправильно меня поняли, – сказал Дохтуров. – Панацеи нет у меня. Но она есть у нас всех. Надобно только понять, что она собой представляет. Я жду от вас помощи.
– Тут я не помощник, университет не оканчивал, – буркнул Сопов. – Если вам непонятно, так мне и тем более. Только вы что-то темните…
– Подождите, – оборвал его ротмистр. – Вы, доктор, на какую помощь рассчитываете?
– Надо восстановить в памяти все, что происходило с каждым после пожара. Основное внимание – на детали. В чем-то они непременно сойдутся. И тогда…
– Что – тогда? – жарко спросила Дроздова, не сводившая с доктора глаз.
– Поймем, в чем состоит панацея.
(Надо добавить, что множественный род был употреблен Павлом Романовичем с некоторой долей лукавства. Перечесть элементы, из коих мог составится лауданум, следовало всем, однако создать заключение из этого списка мог только Дохтуров. Впрочем, думается, то лукавство было вполне извинительным.)
– Согласен, – сказал Агранцев. – Отчего б не попробовать? Все равно не намечается немедленных дел. Разве не так?
Дохтуров хотел было сказать об атамане Семине, обещавшем найти пилота. И о том, что нужно как-то пробиваться в Харбин. Но все-таки промолчал.
Они уселись в кружок и принялись совещаться. Китаец – хозяин фанзы – со своею женой наблюдали за ними, примостившись на корточках возле порога. Они не могли понять, о чем могут так жарко спорить трое мужчин и одна женщина.
Однако совместное мозговое усердие пропало втуне. Думали-думали, да только ровным счетом ничего определить не смогли. Хотя, что же в том удивительного? Задачка-то была составлена, прямо сказать, довольно невнятно. И Агранцев, и Сопов весьма приблизительно представляли себе, что от них требуется. О чем вспоминать? Какие такие детали?
Да и времени, вопреки словам ротмистра, оставалось не так уж и много. Это все сознавали: из Цицикара требовалось убираться, покуда обстановка не переменилась. Ведь атаман того и гляди покинет сей населенный пункт, и тогда никто не поручится за будущность ни мирного населения, ни вооруженных гостей.
Меж тем, вспоминая, Владимир Петрович и Клавдий Симеонович постоянно сбивались на малозначительные подробности личного свойства, для затеянного доктором эксперимента совсем не пригодные. Да еще все время перебивали друг друга (Анна Николаевна, если честно сказать, тоже лила воду на мельницу общей неразберихи – то и дело вклинивалась
– Довольно, – сказал наконец ротмистр. – Все это попросту глупо. Давайте уж приищем себе иное занятие.
– Но как же так! – воскликнула Анна Николаевна. – Мы должны найти панацею! Владимир Петрович, ведь вы сами – первейшее ее доказательство… С точки зрения медицины!
Ротмистр хмыкнул.
– С точки зрения медицины, сударыня, – ответил он, – мое существование указывает, что чувства родителей не были платоническими. Это уж наверняка. За остальное не поручусь.
Анна Николаевна зарделась и смолкла. Потом умоляюще посмотрела на Сопова.
– Я бы и рад помочь, – сказал тот, – да только получается вроде как в сказке: пойди не знаю куда, достань не знаю что. Поконкретней задачку бы. А так… Что тут поделать? Хотя я в это снадобье верю. Даже не сомневайтесь.
– Ничего, – Павел Романович поднялся. – Мы к этому еще вернемся. А сейчас нам пора.
– Что вы намерены делать? – спросил ротмистр.
– Прежде всего – искать пилота. От этого не отступлю. Ежели не сыщем охотников по наши души, панацея нам будет без надобности.
– Это вы о Гекате? – поинтересовался Агранцев. – Всерьез в нее верите?
– Да. И потому считаю поиски авиатора первостепеннейшим делом. А лауданум никуда не денется.
Тут вклинился Сопов.
– Почему? – спросил он заинтересованно.
– Да по той причине, что все компоненты его должны быть при нас. Когда я пользовал вас и когда лечил ротмистра – что имелось в нашем распоряжении? Мой саквояж. Мои знания. И вы, мои пациенты. Вот так и теперь.
– Ну-ну, – скептически произнес Агранцев. – Дело ваше. Скажите лучше, как намерены выбираться?
– При содействии атамана. У меня с ним дружеские отношения. Я вам потом расскажу. А пока – двинемся к станции.
Был уже вечер. Воздух сделался плотным и влажным, и при быстрой ходьбе казалось, будто его не хватает. Сопов шагал впереди, следом – Павел Романович с Дроздовой. Ротмистр ступал замыкающим.
Не прошли и версты, как он вдруг сказал страшным шепотом:
– Господа, а где же мой кот?!
Остановились. Агранцеву никто не ответил – про кота напрочь забыли. Даже и сам Сопов, немало через него претерпевший.
– Может, на сей раз двинемся налегке? – осторожно предположил Павел Романович.
– Нет уж, – отрезал ротмистр. – Вы свой саквояжик не бросили? Вот и я не оставлю товарища.
Он развернулся и споро пошел назад.
– Не будем ждать, – сказал Дохтуров. – Догонит.
Спорить, к его удивлению, никто не стал. Повернулись и послушно двинулись следом. Получалось, что и Клавдий Симеонович, и госпожа Дроздова молчаливо признали его лидерство. Это было удивительно, поскольку Павел Романович никогда в жизни к начальствованию склонности не имел, да и не стремился. Однако нынешняя ситуация требовала проявления совершенно новых качеств – а прежде всего твердости и командирства, – которые Павел Романович у себя обнаружил. Не без удовольствия, надо признать.