Харбинский экспресс-2. Интервенция

Орлов Андрей Юрьевич

Павел Романович прекрасно понимал, что не обладает специальными навыками для подобной роботы.

К тому же на таком предприятии голову потерять – легче легкого.

Итак, оставалась Дорис. Но обращаться к ней напрямую было бы ходом неверным. Ротмистр, предполагая со стороны Павла Романовича подобный ход (хотя и не одобряя), снабдил его, так сказать, рекомендательным письмом.

На сложенной четвертушке бумаги твердым острым почерком карандашом было начертано:

«Дашенька, этот человек от меня. Послушай его. Твой Вольдемар».

Однако

Дохтуров считал, что идти сразу к мадам – неправильно. И даже, вероятно, опасно. Скорее всего, хозяйка заведения заподозрит в нем полицейского провокатора. На ее месте так бы подумал каждый. И поступил соответственно.

Не то чтоб Павел Романович уж очень страшился опасностей, однако специально испытывать судьбу все же не стоило. Тем более что с опасностями за последнее время несомненный перебор получился. Надо придумать что-то иное, изящней…

– Вот что. Свиную отбивную мне принеси, – сказал Дохтуров. – И с зайчатиной расстегайчиков. Я помню, они тут у вас отменные. А на десерт – блинчиков под вареньем. Малиновым.

Официант потупился.

– Прощеньица просим, – пробормотал он, – да только у нас кухня еще не натоплена. По утреннему времени повар едва начал. Нету ни расстегаев, ни отбивной…

– А вчерашние?

Официант всплеснул руками – вышло совершенно по-бабьи:

– Господь с вами! Вчерашнего не держим-с! Все только нонешнее, свежайшее.

Павел Романович хмыкнул:

– Так что ж, мне голодному оставаться?

– Сельтерской с конфектами могу предложить, кофий с ликером, марципанов. У нас марципаны отменные. Или хоть китайских цукатов…

– Да не хочу я сластей! Мне бы поосновательней. – Дохтуров и в самом деле ощущал сильнейший голод, так что и сама мысль о кондитерских прелестях казалась невозможной.

– Из поосновательней только яичня на сале… – пролепетал официант. – Можно большую. Прикажете приготовить?

– Да. Только пускай лук не кладут. Я этого не люблю.

– К яичне кедровая хороша. Не изволите ли?

– Пускай будет кедровая.

– Сию минуту-с! Не соблаговолите с диванчика к столику пересесть?

Павел Романович соблаговолил. Спросил прежде – за который?

Официант любезно показал на шесть пустующих столиков, выстроившихся вдоль стены слева от входа. На каждом – лишь плоские пустые тарелочки, свернутые салфетки да бронзовый подсвечник в середине.

Подсвечник вблизи Павлу Романовичу не показался: изображал он бронзовую обезьянку с наглой, глумливой рожицей, державшую свечу обвитым на змеиный манер длинным хвостом. Неизвестный ваятель снабдил обезьянку не по росту развитыми первичными признаками пола, выполненными к тому же с анатомической тщательностью. Получилось похабно. Вообще, обезьянка была похожа на черта (но не карикатурно, а как-то по-настоящему), отчего смотреть на нее не хотелось. Пересесть, что ли? Но Павел Романович все же остался. Подумал, что это будет попросту глупо.

Кроме того, имелся иной резон: в прошлый раз они за этим столиком и сидели. Прислуживал, правда, другой подавальщик. Павел Романович его запомнил: малокровный и плоскостопый – наверняка в детстве перенес тяжелый рахит. Как же

к нему другие тогда обращались? А, вот: Матюша. Агранцев рассказывал: этот Матюша приказал долго жить у него на глазах.

Тут официант доставил яичницу (надо признать, приготовленную недурно – со специями и нежнейшими шкварками), наклонился пониже:

– Есть ли пожелания по главному кушанью? Могу составить рекомендацию. Каких предпочитаете? Рослых, пухленьких, субтильных? Шаловливых иль скромниц? Брюнеточек, рыженьких, светлых? У нас все аккуратно, с разбором. На самый придирчивый вкус. Коль захотите, я и Матюшиных обозначу. Они нынче в моем списочке ходят.

«Ого! – отметил мысленно Павел Романович. – Выходит, подавальщики тут не только тарелки меняют. Еще и своднями выступают. И что, у каждого свой штат? Оригинально».

– Позже.

– Как угодно-с, как угодно-с, – «малиновый» официант закивал и с поклоном покатился прочь от стола.

Павел Романович заложил салфетку и принялся за еду, сожалея, что не начал вояж с посещения привокзального ресторана. Там-то небось печи на ночь не гасят и мясное горячее подадут, когда спросишь, – хоть утром, хоть вечером.

В зал вошли две молодые женщины – а может, и барышни. В длинных шелковых платьях с глубоким декольте, они были чем-то неуловимо похожи. Словно сестры. Только у одной платье было бирюзового цвета, а у второй – розового.

Та, что в голубом, села к роялю. Пальцы пробежали по клавишам. Она негромко запела:

Не уходи, Побудь со мною…

Барышня в розовом встала рядом, закурила длинную папироску, предварительно вставив в мундштук. Но, похоже, пение товарки (весьма недурственное) ее вовсе не трогало. Она скучливо оглядела зал, ненадолго задержалась взглядом на господине в дальнем углу, а потом принялась рассматривать Павла Романовича.

Дохтуров это внимание к свой персоне отметил, но не стал отрываться от завтрака. На «главное кушанье» не было времени. Павел Романович подумал об этом с сожалением – и тотчас себя устыдил. А как же Анна Николаевна? Нехорошо получится. Истосковавшийся организм попытался было протестовать, но бунт был усилием воли подавлен.

«В другой раз», – примирительно подумал Павел Романович, однако на том искушение не кончилось.

Розовая барышня грациозно отошла от рояля и направилась к его столику. Подошла вплотную, держа в отставленный руке зажатый меж пальцев мундштук, сказала:

– Господин офицер, угостите даму лафитом! – Поскольку Дохтуров промолчал, добавила: – Мишель, разве ты не предложишь мне сесть?

Павел Романович неторопливо отложил нож и вилку.

– Сударыня, – сказал он, – вы чудо как хороши. Но я не Мишель. И даже не офицер. Произошла ошибка. Прошу извинить.

Барышня рассмеялась и без приглашения сама села за столик.

– Княжна Тулубьева, – сказала она, протягивая руку для поцелуя. – Для друзей просто Ирина.

Для дамы легкого поведения протянутая к лобзанию рука – моветон, однако тут не просто кокотка – а титулованная особа.