Харчевня в Шпессарте

Хауф В

А Вильм, между тем, не был бабой; только уж очень это было неожиданно. Да и страсть к наживе была в нем слишком сильна, чтобы тень опасности могла отпугнуть его и отвратить его от опасного предприятия. Однажды, когда он поздно ночью, при лунном свете, как раз против пещеры, старался выловить своей лопатой золото, он вдруг за что-то зацепился. Он потянул изо всей силы, но масса не поддалась. Тем временем, поднялся ветер, темные тучи заволокли небо, лодку бешено качало, и она грозила опрокинуться; но Вильма это не смущало, он тянул и тянул, пока сопротивление не прекратилось, а так как он не чувствовал тяжести, то подумал, что оборвал канат. Но в ту минуту, когда тучи собирались совсем закрыть луну, на поверхности появилась круглая черная масса, и опять раздалось преследовавшее его слово "Кармилхан". Он поспешил схватить эту массу, но как только протянул за ней руку, она исчезла во тьме ночи, и разразившаяся в то же время буря заставила его искать прибежище под навесом ближайших скал. Здесь он, утомленный, уснул, и во сне, мучимый своей необузданной фантазией,

снова переживал те муки, которыми днем терзало его непрестанное стремление к богатству. Первые лучи восходящего солнца упали на спокойную теперь поверхность моря, и Фальк проснулся. Он хотел было опять приняться за привычную работу, когда увидал что-то, приближающееся к нему издалека. Он различил вскоре лодку и сидящего в ней человека; но удивлению его не было границ, когда он убедился, что судно движется без руля и без парусов, - притом кормой повернуто к берегу, - и сидящая в нем особа ни малейшего внимания не обращает на руль, если таковой вообще имеется. Лодка подплывала все ближе и, наконец, остановилась неподалеку от Вильма. Теперь видно было, что в ней сидел маленький сморщенный старичок, одетый в желтую парусину, с красным торчащим кверху колпаком на голове, с закрытыми глазами и неподвижный, как высохший труп. Напрасно криками и толчками старался Вильм расшевелить старика и уже собирался прикрепить к лодке канат и увезти ее, как человечек раскрыл глаза и зашевелился и сделал это так, что даже смелого рыбака обуял ужас.

– Где я?
– глубоко вздохнув, спросил старик по-голландски. Фальк от голландских ловцов сельдей знавший немного этот язык, назвал ему остров и спросил, кто он такой и что его сюда привело.

– Я прибыл взглянуть на "Кармилхан".

– На "Кармилхан"? Боже милостивый! Что же это?
– воскликнул жадный рыбак.

– Я не отвечаю на вопросы, заданные мне таким образом, - возразил человечек, явно испугавшись.

– Ну тогда кто же это "Кармилхан"?
– закричал Фальк.

– Теперь "Кармилхан" ничто, но когда-то это был прекрасный корабль, нагруженный таким количеством золота, как ни одно другое судно на свете.

– Где же он погиб и когда?

– Сто лет тому назад; где, я точно не знаю; я прибыл сюда, чтобы отыскать это место и выловить затонувшее золото; если ты мне поможешь, то мы поделим добычу.

– От всего сердца! Скажи только, что должен я делать?

– То, что тебе придется делать, требует мужества; незадолго до полуночи ты должен отправиться в самую пустынную и дикую часть острова, с тобой должна быть корова, которую ты там зарежешь, и кто-нибудь пусть завернет тебя в ее свежую шкуру. Твой спутник должен затем положить тебя на землю и оставить одного, и тогда не пройдет и часа, а ты уж будешь знать, где сокрыты сокровища "Кармилхана".

– Но таким образом старый Энгроль погубил свое тело и душу!
– воскликнул в ужасе Вильм.
– Ты злой дух, - продолжал он, быстро гребя прочь, - ступай в ад, я не хочу иметь с тобой дела.

Человечек заскрежетал зубами, стал браниться и посылать ему вслед проклятия; но рыбак, приналегший на оба весла, вскоре перестал его слышать, а затем, обогнув скалу, и видеть. Но открытие, что злой дух хочет использовать его жадность и, при помощи золота, заманить его в свою западню, не исцелило ослепленного рыбака; наоборот, он решил воспользоваться сообщением желтого человека сам, не предаваясь лукавому; и по-прежнему, пытаясь найти золото на пустынном берегу, он пренебрег благосостоянием, которое принесли бы богатые уловы в других областях моря, как и вообще всякой работой, хотя раньше трудился с таким усердием; и изо дня в день погружался со своим приятелем все глубже в нищету, пока, наконец, не стал нуждаться в самом насущном. И хотя этот упадок всецело можно было приписать упрямству и пагубной страсти Фалька, и забота о пропитании обоих целиком ложилась теперь на Каспара Штрумпфа, последний никогда не позволял себе ни малейшего упрека; он по-прежнему выказывал ему все ту же покорность, то же доверие к его уму, как и в те времена, когда Фальку удавались все его предприятия; это обстоятельство значительно усиливало страдание Фалька, но заставляло его еще упорнее искать золото, потому что он надеялся, таким образом, вознаградить друга за теперешние лишения. При этом дьявольское нашептывание слова "Кармилхан" каждый раз, когда он засыпал, продолжалось; одним словом, нужда, обманутые ожидания и жадность довели его до своего рода безумия, и он решил исполнить то, к чему склонял его человечек, хотя из старинных преданий хорошо знал, что тем самым предаст себя духам тьмы.

Напрасно Каспар уговаривал его не делать этого; чем больше он умолял друга отказаться от этого отчаянного предприятия, тем больше горячился Фальк, и добрый слабый человек согласился, наконец, сопровождать его и помочь ему привести в исполнение его план. У обоих больно сжалось сердце, когда они обмотали веревкой рога красивой коровы, - их последнего достояния, - которую они вырастили из теленка и до сих пор не продавали, потому что не могли примириться с мыслью отдать ее в чужие руки. Но злой дух, овладевший Вильмом, задушил в нем все лучшие чувства, а Каспар не умел ему противиться. Был сентябрь месяц, и начались длинные ночи шотландской зимы. Гонимые суровым вечерним ветром, тяжело катились ночные облака, громоздясь, как айсберги в Мальстреме, глубокие тени заполняли пропасти, и неясные русла рек казались черными и страшными, как адские бездны. Фальк шел впереди, а за ним следовал Штрумпф, содрогаясь от своей

собственной смелости, и слезы наполняли его печальные глаза, когда он взглядывал на бедное животное, так доверчиво и бессознательно шагавшее навстречу своей близкой смерти, которая предстояла ему от руки до сих пор кормившей его. С трудом достигли они узкой болотистой долины, поросшей кое-где мхом и вереском, усеянной крупными камнями и окруженной цепью диких гор, терявшихся в сером тумане; редко сюда ступала нога человека. По колеблющейся почве приблизились они к большому камню, с которого, клекоча, взлетел на воздух вспугнутый орел. Бедная корова глухо замычала, словно сознавая весь окружающий ужас и чуя предстоящую ей судьбу. Каспар отвернулся, чтобы вытереть быстро лившиеся слезы; он заглянул в расселину скалы, в которую они вошли и откуда доносился до них отдаленный шум морского прибоя, потом взглянул на вершины гор, где громоздились черные, как уголь, облака и откуда изредка исходило глухое ворчание. Когда он опять посмотрел в сторону Вильма, тот только что привязал несчастную корову к камню и стоял с занесенным топором, готовясь убить красивое животное.

Это было нестерпимо; решение Каспара подчиниться воле друга пошатнулось; ломая руки, упал он на колени.

– Ради бога! Вильм Фальк!
– закричал он голосом, полным отчаяния. Пожалей себя! Пожалей корову! Пожалей и себя и меня! Спаси свою душу, свою жизнь! А если ты все-таки не боишься искушать бога, то подожди до завтра и принеси в жертву лучше другое животное, чем вашу милую корову.

– Каспар, ты с ума сошел!
– как безумный, закричал Вильм, все еще не опуская занесенный топор.
– Я должен пожалеть корову и умереть с голоду?

– Ты не умрешь с голоду, - решительно возразил Кспар, - пока у меня есть руки, ты не будешь голодать: с утра до ночи я буду работать на тебя, только не лишай своей души вечного блаженства и оставь в живых нашу бедную корову!

– Тогда возьми топор и размозжи мне голову!
– закричал Фальк с отчаянием в голосе.
– Я не тронусь с места, пока не добьюсь своего! Или, может быть, ты вместо меня отыщешь сокровища "Кармилхана"? Трудом рук своих ты можешь удовлетворить только наши самые жалкие потребности! Но ты можешь пресечь мою жизнь - иди, пусть я паду жертвой!

– Вильм, убей корову, убей меня! Мне ничего не жаль, мне жаль лишь твою бессмертную душу! Ах! Да ведь это же алтарь пиктов (Пикты (лат. picti расписанные, то есть татуированные) - кельтское население галльского племени, наводившее своими набегами ужас на римскую Британию.), и жертва, которую ты хочешь принести, предназначается духу тьмы!

– Какое мне до этого дело?
– закричал, дико смеясь, Фальк, как человек, который ничего не хочет знать о том, что может отвлечь его от его намерения. Каспар, ты сошел с ума и меня с. ума сводишь! На вот, - продолжал он, бросая топор, схватывая с камня нож и делая вид, что хочет заколоться, - оставь себе вместо меня корову!

В одно мгновение Каспар очутился рядом с ним, вырвал у него из рук орудие убийства, схватил топор, замахнулся и с такой силой ударил по голове любимое животное, что оно, не дронув, упало мертвым к ногам своего господина.

Молния, сопровождаемая ударом грома, сопутствовала этому поспешному действию, и Фальк уставился на своего друга глазами, какими мужчина смотрит на ребенка, осмелившегося сделать то, на что он сам не мог решиться. Но, казалось, Штрумпф не испугался грома, немое удивление товарища также не взволновало его, - он, не говоря ни слова, набросился на корову и принялся сдирать с нее шкуру. Вильм, придя в себя, также стал помогать ему, но при этом настолько же выказывал отвращение, насколько прежде ему не терпелось принести эту жертву. Тем временем собралась гроза; в горах зарокотал гром, и ужасные молнии стали извиваться вокруг камня и над мхом ущелья, в то время как ветер, еще не домчавшийся до этой высоты, наполнял своим диким воем нижние долины и берег моря. Когда же, наконец, шкура была содрана, оба рыбака оказались промокшими до костей. Они расстелили шкуру на земле, Каспар завернул в нее Фалька и, как тот велел, крепко связал его в ней. И только после того, как все это было сделано, бедный человек нарушил молчание и, с жалостью глядя на ослепленного друга, спросил его дрожащим голосом:

– Могу ли я еще что-нибудь сделать для тебя, Вильм?

– Больше ничего, - отвечал тот.
– Прощай.

– Прощай, - отвечал Каспар.
– Да хранит тебя бог и да простит тебя, как я прощаю.

Это были последние слова, услышанные Вильмом, так как в следующее мгновение Каспар исчез в возрастающей темноте, и в то же мгновение разразилась и самая ужасная буря, какую когда-либо приходилось переживать Фальку.

Она началась с молнии, осветившей не только горы и скалы в непосредственной близи, но и долину под ним и волнующееся море с разбросанными в бухте скалистыми островами, среди которых ему почудился призрак большого чужеземного корабля со сломанными мачтами. Впрочем, корабль этот мгновенно исчез. Громовые удары сделались еще оглушительнее; множество оторвавшихся от скал обломков катилось с гор, грозя раздавить Фалька; дождь лил такими потоками, что в одну минуту залил узкую и топкую долину, и вода вскоре достигла Вильму до плеч; к счастью, Каспар положил верхнюю часть его туловища на возвышение, не то бы он сразу утонул. Вода все поднималась, и чем больше Вильм напрягался, чтобы выйти из своего опасного положения, тем плотнее сжимала его шкура. Напрасно звал он Каспара, - тот был уже далеко. Обратиться к богу в своей беде он не смел, и ужас охватывал его, когда он хотел молиться тем силам, которым предался.