Харизма

Каганов Леонид Александрович

Я сразу подхожу к Ольге. Она стоит над партой, держа в руке пудреницу, и пытается маленьким черным ершиком закрутить непослушную ресницу. Видимо, уже давно. Я поздоровался и попросил у нее тетрадку на пару минут. Конечно, ей самой сейчас не до тетрадки. Сажусь и внимательно читаю прошлую лекцию. Вообще-то я на ней тоже был. Но считай, что не был, потому что ничего не записывал. А Ольга у нас очень хорошо пишет. Все подряд, как автомат, и отличным почерком. Я закрываю глаза. Мысленно прогоняю в памяти все три типа уравнений, открываю глаза, прочитываю

снова. Захлопываю тетрадку и отдаю Ольге. Почему такая простая процедура не приходила мне в голову раньше?

В аудиторию входит Антонина Макаровна, и воцаряется гробовая тишина. Макаровна звучно опускает на преподавательский столик свой неизменный саквояж и оглядывает аудиторию поверх очков:

— Готовы? Рассаживайтесь, сейчас начнем. — Неуклюже, по-утиному, разворачивается на месте, оглядывает доску и произносит скрипуче: — Галкин, сходи за мелом на вахту, а то от безделья совсем засохнешь и пылью покроешься. Если ты думаешь, что я буду принимать лабораторные в последний день перед экзаменом, то ты очень ошибаешься. Староста, запиши, кто отсутствует. Баранов, почему не был на прошлой лекции?

— Болел, Антонина Макаровна.

Макаровна начинает сверлить его тяжелым немигающим взглядом. Все как обычно. Сейчас ее взгляд поднимется до среднего ряда, и она скажет Шуршику: “Тимченко! Спрячь книгу. Лучше бы вообще дома сидел!” Затем взгляд поднимется на следующий ряд, и она скажет: “Матвеев опять заполз на галерку? Спускайся, спускайся”.

— Тимченко! Ты сюда читать пришел? — скрипит Макаровна. — Одним ухом слушать будешь? Лучше бы вообще дома сидел, а ухо сюда просунул!

Макаровна смотрит на меня. Я смотрю на нее. Макаровна отводит взгляд.

— Птицын!

— Я! — дергается Петька.

— Отключить все мобильники! Если я хоть один писк услышу… — Лицо ее заранее багровеет, очень не любит Макаровна звуки мобильников.

Она подвигает стул, садится и вдруг выдает:

— Достали листочки! Закрыли тетрадки! Живенько, живенько!

Вот попали! Контролька. Тяжело начинается понедельник. По аудитории проносится общий вздох. Конечно, никто не готов, особенно после дачи. А Макаровна уже начинает деловито рубить воздух ладонью:

— Первый-второй-первый-второй! Первый вариант записывает задание… Галкин, мел принес? Что ты встал на пороге как столб красноярский? Клади мел, бери листок,

Макаровна встает. Разворачивается к доске, как гусеничный трактор, и начинает скрипеть мелом.

В голове встают уравнения из Ольгиной тетрадки. Я быстро решаю свой вариант. А потом переписываю его на листок и незаметно отдаю Шуршику — ну, пусть порадуется. Делать становится нечего. Я наблюдаю, как Ольга пытается под партой раскрыть тетрадку.

— Зайчик! — рявкает Макаровна. Ольга испуганно дергается.

— Матвеев, что ты там на потолке увидел интересное? Ты уже все написал?

— Да.

Ко мне поворачиваются сразу пятнадцать удивленных голов. Кроме Шуршика. Шуршик слишком занят — списывает.

— Сиди проверяй, Матвеев!

— Уже.

— Делай второй вариант! — находит

Макаровна неожиданное решение.

— Не вижу необходимости, — говорю я.

Теперь Шуршик тоже поворачивается — посмотреть, кто посмел разговаривать таким тоном с Макаровной. А я и сам не знаю, что на меня нашло, просто уверен, что я сегодня прав. Макаровна реагирует неожиданно спокойно:

— Давай-давай, решай второй вариант, там нет ничего-сложного…

Я переворачиваю листок и с ходу решаю второй вариант. Что это со мной сегодня? Действительно, ничего сложного — просто подставить в готовую формулу. Переписываю решение на шпаргалку и тихо передаю Шуршику — мол, двигай дальше, кому там нужно.

— У вас осталось семь минут! — угрожающе произносит Макаровна.

Дверь кабинета приоткрывается, и просовываются белые кудри нашей секретарши из учебной части.

— Матвеев здесь? К ректору с вещами!

— Допрыгался, Матвеев? — ехидно произносит Макаровна и стучит костяшками по столу. — Листок сдать не забудь!

Я беру свой пакет, спускаюсь к столу и кладу листок.

— Антонина Макаровна, напомните, как зовут нашего ректора? — говорю тихо.

— Федор Евгеньевич, — остолбенело произносит Макаровна.

— Благодарю. Я скоро вернусь! — И выхожу из аудитории. Спиной чувствую — все замерли и на меня смотрят. А ведь ничего такого не происходит, верно? Ну, подумаешь, к ректору вызвали. Бывает. Наверно.

Никогда не был в приемной у ректора. Оказывается, приемная обвешана коврами. Ручки дверей золотые — в виде протянутой вперед ладони. В дальнем конце стоит роскошный бильярдный стол — вот это меня добило окончательно. Вот уж чего не ожидал здесь увидеть!

Секретарша с каменным лицом указывает мне на тяжелую дубовую дверь в кабинет. Я вхожу. Ковры, картины. Стол огромнейший, овальный, на двенадцать персон. Ореховый, что ли? Вокруг черные кожаные кресла. На дальнем конце стола, под портретом президента, сидит Кузаров с багровым лицом. Перед ним — ноутбук раскрытый, шнуры под стол тянутся. Вот, значит, откуда он на сервер лазит… А по левую руку сидит наш старый знакомый, алкоголик Окуленко, тощий и дерганый. Начальник вычислительного центра. Оказывается, у тебя тоже есть начальство, Окуленко! Это тебе, друг родной, не студентов веником гонять: “Занятия на компьютерах окончены, посторонние — за дверь!” Меня он ненавидит лютой ненавистью. Я как-то имел неосторожность показать ему, что кое в чем понимаю лучше.

Кузаров, оказывается, не такой уж и старый, на вид — лет пятьдесят. В черном костюме, морда красная, голова чуть наклонена, словно бодаться собрался, пальцы-сосиски сцеплены в замок.

— Добрый день, Федор Евгеньевич, — говорю. — Разрешите войти?

— Матвеев? — роняет Кузаров.

— Матвеев. Куда мне лучше сесть?

Кузаров удивленно вскидывает черные мохнатые брови (интересно, а он меня что, в угол на колени собирался посадить?) и кивает на кресло справа. Я сажусь. Кузаров молчит, смотрит перед собой. Окуленко тоже молчит, левым веком дергает.