Харон обратно не перевозит (сборник)

Нортон Андрэ

— Эй! — вдруг отчетливо прозвучало в замершем вечернем воздухе.

Мгновенно выпрямившись, Григ резко осадил Ягодку и замер, прислушиваясь. Тихо. Только каркнул где — то пару раз ворон. Тогда он легко похлопал лошадь по шее, заставляя пойти легким шагом. И снова откуда — то, словно из — под земли, слабым шелестом донеслось: — Гаврю — у—ушка!..

— Гном! — позвал Григ. — Мне показалось?

— Не знаю, — чувствовалось, что Гном в явном затруднении. — Трудно сказать.

Григ оглянулся и вздрогнул. Недалеко, в нескольких шагах от него, на лугу, он

увидел, словно выстриженный, ровный, метра четыре в диаметре, круг. Круг не был вытоптан, в нем росла тонкая и острая трава, но высотой она была раза в три короче остальной, росшей рядом, — низенькая, точно подшерсток на недавно выбритом месте.

— Ведьмина плешь… — пронеслось у него в голове. — Господи! Да это же ведьмина плешь!

— Ах! — прозвучало вдруг где — то под черепом, и тело его непроизвольно дернулось. Он узнал голос Чаки, и голос этот пронзил его насквозь. Краем сознания, не понимая еще, что смотрит через ее глаза, он ухватил метнувшуюся куда — то в сторону землю.

— Чака! — вырвалось у него. — Что случилось?

И вместо ответа: — О — ой! Мама — а—а…

И молчание.

— Чака! — чувствуя, что у него перехватывает дыхание, снова позвал Григ, тревожно комкая в кулаках узду и поднимаясь на стременах. — Чака!!! Мистер Томпсон! Гном! Что там такое?

Он замер в растерянности, все еще не понимая, отказываясь понимать, что произошло и куда делось изображение, которое транслировалось из глаз Чаки, как вдруг, почти без пауз между словами, Мистер Томпсон объявил: Стрела. Под левой лопаткой. Два миллиметра от сердца.

— Чака! — закричал Григ. — Чака, милая! Я здесь! Постой! — Он уже шпорил и гнал, гнал изо всех сил, каблуками, шенкелями, Гномом свою гнедую, лупил по шее, пригнувшись к холке — туда, туда, через реку.

— Прямую! — закричал он, чувствуя, что теряет рассудок. — Где трансляция? Томпсон! Сделай, что можешь! Не дай ей умереть!

Он уже снова видел ее глазами. Руку, лежащую на сухой земле, бурые в сгущающейся темноте травинки — на одной из них сидела маленькая улитка.

— Ох, — услышал он невнятицу ее мыслей, — больно как… ушел… за что… не хочу…

Изображение помутнело, покрылось слепыми пятнами уходящего сознания. Потом на мгновение прояснилось, земля двинулась, поплыла в сторону. Небо из серо — фиолетового стало розовым, а потом багровым, взгляд уперся в противоположный берег, над которым горел закат, и там, в густой тени нависающего над узкой прибрежной полоской обрыва, Григ увидел едва различимую фигуру.

— Вот оно как… — донеслось до него.

Это был стрелец. Тот самый, четвертый, выбитый из седла ухватом. Вопреки прогнозу Гнома он пришел в себя. Увидев за рекой бегущих людей, сделал то, что ему было положено.

Вынесшийся на берег Григ своими уже глазами увидел почти у самого леса скачущего по — заячьи Прова и Чаку — недвижно замершую на той стороне маленькую черную фигурку, скорчившуюся в предсмертной судороге.

— Чака! — снова закричал он. — Чака, милая, не умирай! Я здесь! Подожди меня!

Спуск, по которому он скатился к реке, был

всего метрах в ста от стрельца, и Григ, выхватив нож, так перетянул Ягодку камчой, что она, дико заржав, на бешеной скорости помчалась вдоль берега.

— Не сметь! — забился в ушах предостерегающий возглас Гнома. — Григ! Не сходи с ума!

Не отвечая, стиснув до боли челюсти, слепнущий от ярости и горя, Григ еще ухватил пляшущим взглядом стрельца, который почему — то бросил лук и судорожно задергал рукой, пытаясь вытащить из ножен саблю. Но было уже поздно. Ягодка вихрем промчалась последний десяток метров и, словно получив от Грига весь заряд переполняющей его ненависти, грудью на всем скаку ударила стрельца и, отшвырнув его, как перышко, в сторону, помчалась дальше, а потом, остановленная железной рукой, встала с истошным ржанием на дыбы.

— Григ! Григ! — кричал Гном. — Остановись! Он должен жить! Это флюктуация! Григ! Не делай этого!

Подогнав Ягодку к валяющемуся мешком стрельцу, Григ с ножом в руке спрыгнул на песок, сгреб в ладонь воротник у горла, приподнял бесчувственное тело.

— Должен жить?! — переспросил он, глядя на запрокинутое, бледное, усыпанное юношескими угрями лицо. — Он должен, а она?

— Любимый, — прозвучал вдруг в голове слабый и тихий голос. — Где ты?

— Чака?!

Отшвырнув стрельца, Григ бросился к реку.

— Чака! — звал он. — Чака, я здесь! Держись! Я сейчас! Чака, милая, не умирай! Держись! Я люблю тебя! Люблю! Только не умирай! Подожди меня!

Намокшая одежда и сапоги мешали ему в воде, делали его тяжелым и неповоротливым. В этом месте было чуть глубже двух метров, и поэтому Григ плыл, рывками продираясь сквозь медленное течение. Холода он не чувствовал. Потрясенное сознание выхватывало только освещенный кусок берега с одинокой ивой у воды да собственные руки, вонзающиеся в черное зеркало реки.

— Люблю… — как вздох донеслось до него откуда — то с той стороны.

Он уже коснулся дна и брел, отчаянно проталкиваясь сквозь воду, ставшую вдруг густой и вязкой, как желе.

— Все, — услышал он. — Вот и все, любимый…

— Чака! — закричал Григ, немея от непередаваемого ужаса. — Чака, постой!

— Конец, — сказал Мистер Томпсон. — Большая кровопотеря. Не удалось зарастить.

Шатаясь, Григ выбрался на берег, с трудом поднимая ноги, побежал вперед. Уже стемнело, и камера на церкви теперь не могла ему помочь, но, видимо, инстинкт вел его, и бежал он правильно. Потому что наткнулся на Чаку почти сразу.

Она лежала ничком, неестественно вывернув голову, глядя застывшими глазами в пустоту, и изо рта у нее вытекала тоненькая струйка крови.

— Чака… — прошептал Григ, слепо обводя помутившимся взглядом верхушки деревьев, словно надеясь, что сейчас, в это последнее мгновение, случится невозможное, скользнет, как это бывало не раз, над лесом спасательный глайдер, и из лопнувшего его нутра разом посыплются быстрые ловкие парни, покатятся санитарные модули и выдвинется, накрывая Чаку, прозрачная колонна реаниматора. — Девочка моя…