Хэда (др. изд.)
Шрифт:
Путятин не хуже своих молодых офицеров знал, что, конечно, со временем все сословия и все монархии, наверно, падут. А мои офицеры притворялись до сегодняшнего дня, что не знают ничего подобного. Хорош же в их глазах адмирал был до сих пор! Вы врете мне в лицо и врали всегда. Сегодня я вас поймал! Если бы был как Муравьев, я бы так и заявил вам, мол, я не красный революционер, а таким только притворился, чтобы вас поймать. Но все же я вас пригласил на самовар по случаю прирезки шпангоутов, к себе, на чашку чая, а не закрыл дверей и не объявил, что занят. Я поступил как дворянин, а не как
Путятин обвел тяжелым взором лица офицеров. Кажется, ничего не понимают; молодость! Хотя и серьезны. Взял стакан и стал пить, пока чай не остыл.
Рабочие в Англии требуют права союзов и прав на выборах! Стыдно, пошло во всем ссылаться на англичан, тем более мне. Диккенс верно изобразил их: скряги, эгоисты и торгаши, а мир ждет от этих английских спекулянтов идей свободы! Я жил с ними, знаю, из-за выгоды, даже из-за пустячной, от кого угодно откажутся и кого угодно предадут, даже друг друга. Конечно, было у него и другое мнение об англичанах, но война сейчас обязывала так думать. Боже спаси брать с них пример! Со временем на всей земле будет равноправие, но не от них пойдет.
Как же, ваше высокопре-ство, говорите «господин плотник» японцу, а сам крепостник? Вам не стыдно? Вы надеваете перед японцами личину английского свободолюбца и лицемера и обучаете их тому, что вы удушаете у себя в России. Лгун вы, ваше превосходительство. И подлец? Нет, вы сами лгуны. Все как сговорились. Я не ждал! Так разочароваться в своих любимцах! Чего я хочу? Я знаю, что хочу! Я хочу, чтобы в Японии, где господствуют предрассудки, темнота, явился свет понятий, представление о величье свободного человека и равенстве со всеми. В глубине души я согласен на все... Только бы не касались религии, церквей. Но беда не в этом, а в том, что японцы дельцы. Самураи, и даймио, и все их чиновники раскусили, чего я хочу, и живо усвоили высокие идеи! И меня, конечно, дурачат. Прислали Уэкава, он ведет себя так, словно без пяти минут Робеспьер. А они тем временем гнут свое. Неужели Азия приспособит новые идеи к своим азиатским замашкам? Мы уедем, а что тут будет? Какую тут свободу установят Эгава и бакуфу?
Все офицеры поднялись.
– Спокойной ночи, Евфимий Васильевич!
– Премного благодарю вас, господа, за рвение и усердие.
– Рады стараться...
– Сегодня у меня скучновато было... Уж прошу простить...
– Нет, что вы...
– Все прекрасно, как никогда...
– Спасибо... Благодарю вас...
«А звезд опять нет!» – выходя на воздух, подумал Сибирцев.
Глава 9
АФИНСКИЕ НОЧИ
Ночью ветер налетал сильными порывами, зашумели деревья за дверью в саду и над крышей храма на обрывах. Непрерывно стучала дверная рама.
Время от времени кто-нибудь из офицеров, спавших в отдельных комнатках, просыпался и зажигал свечу, чтобы посмотреть на часы. Были легкие толчки, сотрясавшие дом. Ночь казалась бесконечной. Из лагеря доносились крики часовых, а из деревни стук дощечек сторожей. В каком-то храме невпопад несколько раз ударил колокол. Пошел сильный дождь и сразу стих, и опять завыли и забились дверь и рамы окон, и опять затрясся
Алексей проснулся от толчка. К землетрясениям все привыкли и днем не замечали их, однако сейчас, под шум бури, казалось, что опять может произойти несчастье.
Кто-то из офицеров вскочил, с силой откатил дверцу своей каюты и впотьмах стал пробираться через большую комнату, то щупая руками бумажные перегородки, то задевая табуретки у стола.
– Кто это? – спросил Шиллинг.
– Это я, – раздался голос Елкина.
– Зажгите свечу, Петр Иванович, что же вы впотьмах бродите, это моя каюта, а не входная дверь.
– Что с вами? – подымаясь, спросил Сибирцев из своей каюты.
Елкин уронил стул и, ни слова не говоря, опрометью кинулся к двери, откатил ее, но не вышел наружу, а, постояв немного, тихо прикрыл ее и тем же путем стал опять пробираться обратно. Слышпо было, как он вошел к себе в комнату и влез в постель. Но вскоре вскочил и опять побрел, ощупью трогая руками стены.
– Кто это? – опять спросил Шиллинг.
– Это я, – тихим голосом ответил Елкин.
– Опять вы? Что за мистификация?
– Вы мою картину уронили! – вскричал Можайский, заслышав, как что-то повалилось.
– Да вы в своем уме, господа? – сердито спросил Михайлов.
– Кажется, толчки, – ответил Елкин.
– Ну, и дайте спать! Какое мне дело!
Опять стало слышно, как в потемках, двигая предметы, бредет Елкин.
– Что с вами? Уйметесь вы наконец? – спросил Шиллинг, выходя со свечой.
Появился Можайский с фонарем.
– Вы куда собрались?! – воскликнул он и покатился со смеху.
Елкин стоял с ранцем за спиной и с двумя тюками в руках.
– Я упражняюсь на случай, если начнется сильное землетрясение, господа! Зажечь свечу будет невозможно, да и времени не хватит!
Елкин с вечера сидел за большим столом и вычерчивал начисто побережье Идзу и залив Суруга. Работа шла, и карта получалась хороша. Петр Иванович вдруг подумал, что все это может погибнуть по воле злого случая. Ему стало жаль своих трудов. Он первый производил тут съемки, делал промеры, собирал коллекции и гербарии, вел гидрографические заметки. За время плаваний описал Сангарский пролив, нанес на карту южный берег Сахалина, залив Анива, Лаперузов и Татарский проливы и местами берега Японии. Все сделано тщательно, многое заснято впервые. Исписана целая стопа дневников. Составился драгоценный багаж. А при землетрясении всего можно лишиться. Могут вспыхнуть пожары, или нахлынет приливная волна. Елкин решил, что надобно попытаться все спасти или, во всяком случае, подготовиться к спасению карт и дневников, для начала все надежно упаковать. Да поупражняться ночью.
Шиллинг задул свечу и вернулся к себе. Елкин и Можайский установили свалившийся холст, натянутый на раму. Вскоре все улеглись. Через некоторое время налетел сильный порыв ветра. Внутри дома похолодало и застучали внутренние стены.
– Вот и дождались! – проворчал Елкин.
Где-то прорвало бумагу в окне. Дуло все сильней. Поток воздуха мчался по дому, как по трубе.
– Господи, что делается! – благим матом закричал Урусов.
– Так это у вас?
– Вы бы еще спали...