Хэда (др. изд.)
Шрифт:
Вошли в лес, знакомой тропой поднялись на гору к старой сосне, в развилинах которой построен рыбацкий домик для наблюдений. Оставили пикет. Дальше небольшими отрядами заняли все скалы и спуски к морю. Цепь секретов рассеяли по всей косе, огибавшей бухту. Сквозь туман в море видны огни. Стоит какое-то судно. Матросы залегли за валунами и деревьями.
– Пусть шлюпка войдет в бухту – подпустим близко, Алексей Николаевич, – говорил унтер-офицер Маслов. – Жаль, зарядов мало.
–
Светало. Ружья у всех наготове. Зарядов в самом деле мало...
Подул ветер. Туман рассеялся, и у входа в бухту Хэда в трех кабельтовых от косы, прямо напротив затаившихся секретов, стала видна пятимачтовая громадина.
– Чур меня! – воскликнул Зеленой. – Это же «Young America»!
– И смех и горе! – сказал Глухарев.
Хохот разбирал и матросов, и офицеров: «Мы собрались с духом, решились стоять не на жизнь, а на смерть... А оказывается...»
– Ну что за народ, Алексей Николаевич! – весело возмущался Маслов.
– Вернулись, сволочи! – сказал Маточкин.
– Зачем же они вернулись? – размышляли матросы.
– Может, совесть взяла?
– Держи шире, – сказал Глухарев. – У таких совесть!
Бобкок и Крэйг явились как ни в чем не бывало, сняли шляпы и поздоровались приветливо.
– У острова Авама-сима, – сказал Бобкок, – мы встретили французский военный пароход, который полным ходом шел к югу. Поэтому, адмирал, больше нет опасностей. Мы вернулись, чтобы взять вас, адмирал, и всех ваших людей.
– Тридцать тысяч я дать не могу.
– Я согласен уступить. Поймите меня. Вы видите? Опасность миновала. Проезд будет дешевле.
– Моя цена известна.
– Я согласен доставить вас на Камчатку за двадцать тысяч.
Утром следующего дня согласились на восемнадцати тысячах, и договор был подписан в храме Хосенди.
– Крэйг держался в стороне. Но он тут много помог! Обуздал жадность шкипера, – сказал Посьет после ухода американцев. – Удалось ему обломать Бобкока. Французский бриг лишь как повод приплетен. Не в этом главная причина возвращения.
С площадки что-то светило, словно там всходило солнце, и нестерпимым светом жгло глаза. Шхуна, стоящая на стапеле, превращалась в ряд гигантских зеркал, оттуда шли снопы лучей.
– Заканчиваем обшивку шхуны медными листами, – доложил Колокольцов приехавшему на стапель адмиралу.
– Чем же вы пробиваете дыры в листах?
– Дыры сверлим, накладывая лист на лист, чтобы были одинаковые размеры и не рвать меди. Японцы медь очень ценят.
Четверо японцев ставили одновременно два сияющих листа на черную смоляную обшивку корпуса, Сизов ударами кувалды
Путятин пошел дальше. Жаль бросать!
Матросы и японцы оставили дело и обступили адмирала.
– С прибытием, Евфимий Васильевич!
– Спасибо, братцы!
Поговорили о нагелях, из кореньев какого дерева делать их лучше, есть ли уверенность, что набухнут, как они закроются медными шляпками гвоздей.
В сарае на полу шили паруса из бумажной материи.
– Здрав... желаем, ваш...
– Заканчивайте работы, – велел унтер-офицер, – завтра уходим!
Колокольцов повел адмирала на смоловарню, где трудились лишь японцы. Они гнали смолу для двух своих строившихся шхун. Прошли и на стапели, смотрели, как Глухарев и Аввакумов ставили чурбан на тесаную балку, смазанную черепашьим жиром. Японец Торо садился верхом на чурбан и съезжал по балке. Путятин смеялся от души. Черепаший жир не хуже свиного!
Все было хорошо. Давно тут не был Евфимий Васильевич. Соскучился по своим людям, по стуку, шуму. Теперь тут и звон меди, и блеск ее на солнце.
– Они своими силами не смогут докончить, Евфимий Васильевич, – сказал Аввакумов.
– Да, пожалуй, не сладят, – подтвердил Глухарев.
Колокольцов стоял нем как рыба.
«Что у вас, язык отсох? – хотел бы спросить его Евфимий Васильевич. – Что с вами? На него не похоже! Радоваться надо! Это счастье! А он сомлел».
– Надо, Александр Александрович, проявить все ваши способности и все объяснить японцам. Я не могу оставить тут людей... Ни офицеров, ни матросов.
– Японцы обидятся. Их не удастся успокоить.
– Если бы не война – иное дело. Но я не могу оставить... Что бы вы предложили? Кого оставить? Кто согласится, когда все уходят!
– Да, пожалуй, не согласится никто.
– И требовать этого не могу. Вызвать добровольцев можно, если надеешься, что вызовутся... Но и тут я не имею права. Давайте думать, как быть.
Ночью адмирал мерз. На полу слабо грела жаровня. Денщик, спавший за бумажной стеной, проснулся по зову и вошел. Адмирал велел принести угля.
Пока сонный матрос выслушивал и соображал, в других дверях, ведущих в коридорчик и во двор, появилась японка с корзиной. Она заранее нагребла уголь и держала наготове. Матрос сходил в саран и вернулся. Японка, выйдя от адмирала, встретила его в коридорчике, взяла уголь. Она всегда входила к адмиралу, услуживала, помогала Витулу.
Первое время Евфимий Васильевич всех их путал и считал одним лицом – женой священника. Но теперь знал, что это совсем другая женщина, племянница жены бонзы.