Хэда
Шрифт:
Гитары заиграли все враз, так отчетливо и разнообразно, словно играл рояль.
I love you... I love you [36] ... – почти в крике начала Пегги.
Алексей плохо разбирал слова, повторялось: «Love... Love...» Но ее сильный голос свободно выражал оттенки, ее чувства все сильней рвались на свободу после длительной тоски за решеткой бизнеса.
Пегги протянула раскинутые руки и, гордо вскинув голову, с зажигающим весельем что-то горячо воскликнула и перевела крик в чистое и сильное форте. И все замерли, чувствуя себя во власти
36
Я люблю вас (англ.).
Посьет побледнел, как будто на него навели дуло пистолета. Он представил другое кабаре, далеко-далеко...
Доти посмотрел на уходящую жену оловянными глазами. Все взволнованы, возбуждены необыкновенным ярким подарком красоты и звонкой мелодией Нового Света.
– Дуриссимо! – сказал Посьет про мужа Анны Марии на новом русско-испанском жаргоне.
Сиомара засмеялась и ушла помогать Анне Марии.
Доти казался ничтожеством. Он это знал. Пусть! Он знал, что делал и что хочет, и он не ошибся. Хотя и слабый муж, и любит выпить, мутный и мелкий человечек, но с характером и железными нервами. Станет одним из китов, на которых стоит Америка.
Мексиканские гитары загремели, как барабаны, Анна Мария вышла под гром аплодисментов, в роскошных волнах черных кудрей, в лентах, в блестках и красных башмачках. В громадном оранжево-красном платье, которое обтягивало ее до бедер, удлиняло талию, но вниз падало такой массой в красных волнах, что Пегги, как плащ тореадора, держала на руке его гигантский подол, похожий на петушиный гребень.
Японцы кинулись из дверей и со ступеней в храм и лезли вперед, отталкивая гостей.
– У меня есть другое имя, – низким голосом запела Пегги. – Изабелла...
– О! Изабелла! – подымаясь, подхватил хор гитаристов.
– И Мария!
– О, Мария!
– О, Мария-Изабелла! – снова поднялись гитаристы.
– О, Мария, Мария, Мария!
Она подняла кастаньеты в пальцах, обтянутых красными перчатками, и, закинув чудовищный гребень подола на плечо, затанцевала по кругу...
...В руке Анны Марии красный гребень извивается, как дракон, танцуя впереди нее. В руках у негра высокий барабан, похожий на бочонок, и он выбивает пальцами ритмическую мелодию. Оркестр молчит. Изабелла повторила каблуками ритмический стук тамтама. Ее нежная дробь была слаба, но отчетлива. Барабанщик и танцовщица еще раз грубо и нежно повторили друг друга. Снова грянули гитары, горячо запели вставшие гитаристы, подходя к гостям.
...Алексей, кажется, за всю жизнь столько не танцевал, как в этот вечер. Он легко угадывал незнакомые ему движения. Ночью, в разгар бала, он взял в руки кастаньеты. Он еще и сам не знал за собой таких талантов и темперамента.
Сиомара, так же горячо и быстро перебирая ногами, со сдерживаемой пылкостью глядела ему в глаза.
Может быть, до сих пор я не жил и ничего не видел на свете? Что же было бы, если «Кароляйн» не вошла в порт Симода? Сиомара вызывала в нем энергию и легкость, награждая молчаливым восторгом. Она, и любуясь, и позволяя любоваться собой, как
В круг зрителей ворвалась Пегги и смело перехватила Алексея. Она вновь переодета – в длинной юбке и ярком жакете. Дважды пройдясь вокруг и быстро двигая бедрами, как поршнями паровой машины, она в реверансе присела покорно, склоняя перед молодым офицером свою стриженую голову. Раздался взрыв аплодисментов, шум и крики.
Подбежала Сиомара. Сжав маленькие кулачки, она поднесла их к лицу госпожи Доти и воскликнула с гневным жаром:
– Анна Мария! Ты ведьма!
Веселый хохот, музыка покрыли все.
...Можайский, танцуя с Пегги, вскинул ее в воздух, словно мечту о летательном аппарате...
Сиомара, гордая втайне всеобщим вниманием и победой, взяла Алексея под руку.
«В Севастополе война, а я чуть не собрался уехать в Южную Америку... – тоскливый холод пробежал по душе Алексея. Этот холод мрака всегда приходил при воспоминаниях. – А мы уйдем в плаванье...»
– Что с вами? – горячо воскликнула Сиомара. – Идемте в сад.
При свете звезд заблестели большие, но бесцветные бутоны на высоких стеблях и на кустарниках.
В храме американцы запели морскую балладу. Пегги поцеловала высокого и сумрачного Сизова. Он не плясал и мало пел, был гордо печален и представлялся ей настоящим мужчиной, презирающим бизнес и развлечения.
Сизов матрос рослый и красивый, чистый лицом. Адмирал всегда желает выставить на вид, приказывает назначать в конвой, на вахту и в караулы при встречах с гостями или впереди при знамени, чтобы иностранцы удивлялись, какой русский человек. Поэтому Петра сняли с дела, велели после кузницы отмыть руки дресвой и пемзой и идти в город.
Анна Мария сама знала, как тяжело простому человеку выбиться смолоду. Женщине, понятно, помогают, но не даром. А мужчине, даже умнице, очень трудно! Сколько опасностей! В Америке конституция. Но права, предоставленные конституцией, женщина получает через постель! Анна Мария сказала Сизову:
– Вы будете счастливы!
«Thank you [37] !» – хотел ответить Сизов, но не желал обнаруживать знания языка, начались бы разговоры, а у него нет настроения.
Да и придрались бы: «Ты зачем опять с иностранцами по-английски говорил, сволочь!»
37
Благодарю вас.
Пожелание испанки запомнилось и приятно. Да она и похожа на гадалку, юбки у нее как у цыганки. Конечно, мог бы быть счастливым!
Известно, что американец Адамс советовал нашему адмиралу произвести в офицеры Сизова, Букреева и Маслова. Сизов – марсовый на корабле, а на берегу – на все руки. Ему давались и знания. На корабле в свободное время решал, бывало, задачки по математике, изучил навигацию, за годы плаваний заговорил по-английски, быстро запоминал слова, мог читать.
«Смотри сам и учись!» – советовали ему старые матросы. Но учить Петруху, как японцев, никто не захочет. «А зачем тебе? Ты же не японец! Делай сам!»