Хэдхантер. Охотники на людей (полукомикс)

Мельников Руслан Викторович

«Да уж, – решил Борис. Пожалуй, что и в самом деле ни к чему».

На нарах зашевелился и застонал Щерба. Бывший хэд уже пришел в себя и ошалело крутил разбитой головой. Ничего, жить будет. Пока…

Борис снова повернулся к рыжему.

– За что ты здесь? – спросил он. Просто так. Чтобы хоть о чем-то спросить. Надеясь разговором отогнать невеселые мысли.

– Ипотека, – поморщился Георгий. – Угораздило влезть в кабалу. Не смог вовремя расплатиться. Когда пришли забирать, начал сопротивляться. Потом, когда стал тресом, тоже много бузил. В итоге попал сюда. А ты?

– Я… –

Борис замялся. В голове звякнул тревожный колокольчик. Признаваться в обществе тресов, что он был охотником за головами, не позволяло элементарное чувство самосохранения. – Я так… По глупости залетел.

– Хэдхантер, что ли?

Раскусили?! Борис вдохнул поглубже и приготовился к драке. Пришло время проверить, действительно ли узники избегают внутрикамерных разборок. Или для некоторых случаев все же делаются исключения.

Они избегали. Драка не завязалась.

– Да не тушуйся ты, парень, – хмыкнул Георгий. – Здесь полкамеры бывших пятнистых. Из вас хорошие гладиаторы получаются. По дальним Хуторам слабачков не отбирают.

Вот оно как! Борис окинул сокамерников удивленным взглядом. Неужели кто-то из них тоже…

– Тут тебя за хэдхантерское прошлое мочить не станут, – заверил Георгий. – А вот на арене – могут.

Рыжий опять улыбнулся. Он вообще слишком часто улыбался для смертника. Правда, от улыбки этой мурашки бегали по коже.

– Но сама по себе смерть – невелика беда.

– Это почему же?

– Быстрая смерть – короткое рабство. Отмучаешься скорее.

О-о-очень глубокомысленно! И, главное, жизнеутверждающе как.

– О чем по-настоящему следует жалеть – так это о том, что не смог отомстить. Всем, кому следовало бы. – Георгий бросил ненавидящий взгляд на дверь камеры. Потом взгляд гладиатора потух. Настроение собеседника менялось буквально на глазах.

– Хотя… – отрешенно пробормотал он. – Хотя всем уже не отомстишь. Поздно мстить-то. А иногда и вообще неохота.

– Почему? – осторожно спросил Борис.

– Потому что мы все уже слишком… – Георгий наморщил лоб. – Слишком рабы, да. Потому что рабство всюду, мы пропитаны им насквозь. Все общество больно этой заразой давно и неизлечимо.

Дальше Борис слушал молча. То ли хандрит рыжий, то ли заговаривается. Может, мужика на арене хорошенько стукнули по голове?

– Но кто-то проживет рабом дольше, кто-то – меньше, – продолжал размышлять вслух Георгий. – Мы вряд ли окажемся в числе первых.

Если это утешение, то слабое. Борис вздохнул. Мрачные мысли, от которых хотелось отвлечься, нахлынули с новой силой.

Глава 33

– Нет, ну что за жизнь такая, а?! – подал голос Щерба.

– Долбанная жизнь! – в сердцах бросил Борис.

– Жизнь – она просто жизнь, – глухо отозвался Георгий. – Не хорошая, и не плохая.

– Долбанная! – упрямо повторил Борис.

– Она такая, какой была всегда, – с философским спокойствием произнес рыжий.

– Ну да? – фыркнул Борис. – Разве всегда были тресы?

Георгий пожал плечами:

– А что изменилось с тех пор, когда их не было?

Борис нахмурился. Кажется, о чем-то подобном рассуждал и Ухо,

когда они подъезжали к Колизею. Типа, мало, что изменилось: и раньше было рабство, и сейчас оно есть. Удивительно, что и хэдхантер, и трес придерживаются на этот счет схожей точки зрения.

– Как вкалывали одни на других, так и продолжают вкалывать, – продолжал Георгий. – Кто-то пашет, кто-то жирует. Только иногда это проявляется явственнее и… ну, честнее, что ли.

– Иногда – это когда?

– Вспомни хотя бы начало кризисов, когда пошли массовые сокращения. Люди цеплялись за работу всеми правдами и неправдами. Свободные… ну, якобы свободные граждане уже тогда перестали быть таковыми. Страх увольнения задавил в них все. Работодатель творил, что хотел, превращая работников в рабов. А ведь тогда законов о трудовых ресурсах еще не придумали. Впрочем, в том обществе, в котором мы жили, и не могло быть иначе.

– В том обществе? – хмыкнул Борис. – По-твоему, нужно было другое? Слушай, ты часом не комуняка?

– Нет, – вздохнул Георгий. – В коммунизм я не верю. Коммунизм – это тоже общественный строй. Значит, его надо строить. Значит, будут строители. Значит, строители станут хозяевами. Уж такова человеческая натура. Даже при всеобщем равенстве кто-то обязательно окажется равнее других. Ну а то, что у нас называли социализмом или капитализмом – всего лишь старое доброе рабство в завуалированной форме. Пусть и по разному завуалированной. Все ведь просто. Всегда были хозяева жизни и всегда были устроители красивой жизни для этих хозяев – рабы, которых покупали и пользовали. Ну, хорошо – использовали. А знаешь, почему покупали и почему использовали? Да потому что они сами рады были продаваться. Конечно, хозяева и рабы в разные времена и при разном строе назывались по-разному, но суть-то от этого не меняется?

– Не-е, напрасно ты так… – не согласился Борис. – До кризисов все было по-другому.

– Да как же по другому-то?! – яростно тряхнул рыжей шевелюрой Георгий. Видать, задело, проняло. – Что было по-другому?!

– Свобода была, – брякнул Борис. И прикусил язык.

А, действительно, была ли она, свобода? Тогда, до кризисов? Сейчас, в гладиаторской камере, с ошейником на шее кажется – да, была. Но может быть, так просто кажется. Из-за камеры и из-за ошейника.

– Свобода?! – усмехнулся Георгий. – Свобода горбатиться на разных хозяев, переходя от одного к другому? Так это не свобода, это Юрьев день для крепостных, обеспечивающий хождение по кругу. Знаешь, как у ослов, прикованных к мельничному колесу.

Борис молчал, не перебивая. Георгий говорил.

– Чем рынок труда тогда отличался от трес-рынка сейчас? Ну принципиально чем? Ты искал работу, ты писал резюме, ты заполнял дурацкие анкеты, ты проходил медкомиссию, ты распахивал душу и позволял чужим людям лезть в свою жизнь. Ты являлся на собеседования и отвечал на идиотские вопросы кадровиков. Ты униженно выклянчивал или нагло вырывал зубами и когтями право работать на хозяина. А на самом деле ты расхваливал единственный сколь-либо ценный товар, которым обладал. Себя. И тебя оценивали, тебя осматривали, как лошадь на базаре. И тебя по-ку-па-ли.