Хемлок, или яды
Шрифт:
—Беатриче! Иди почеши папочку!
Он крепко хватал ее за плечи, опускал на колени и на глазах у остолбеневших служанок принуждал чесать свои срамные части. Беатриче резко вскакивала, но отец все-таки успевал вырвать у нее клок волос.
Каркали голодные вороны. Всю округу замело снегом, который похоронил под собой землю и скалы, укрыл деревья коричневато-серым покровом, засыпал деревню в долине: выступал лишь указующий в небо перст колокольни. Замок Петрелла исчез посреди беременных туч. Сильно хромая в доходившем до колен снегу, Калидония поддерживала при спуске с горы Джерониму. Когда обеих служанок избили и прогнали только за то, что они потребовали законное жалованье, женщины взяли с собой
—Коли доберемся до Борго-Сан-Пьетро, - сказала старуха, -сможем прислуживать у сестры.
—Не падай духом. Все лучше, чем в Петрелле. Вот только за наших донн душа болит...
—Ничего не поделаешь... Поди узнай, как все обернется...
—Хорошего ждать нечего.
—Это уж точно.
—Да ты еще всего не знаешь.
—Что знаю, то знаю.
—Ты о чем?
—Рано или поздно козел все равно вскочит на козочку.
—Ох-ох-ох! Так поговаривают, но я верю, что она сумеет себя защитить.
—Дай-то Бог.
—А как же иначе? Она ведь такая умная да молоденькая...
—Таким вот умным да молоденьким приходится тяжелее всего...
Женщины замолчали, темными точками медленно перемещаясь по заснеженному простору. Обе вспомнили ссору, подслушанную незадолго до Рождества в соседней комнате. Вначале прогремел голос дона Франческо: «Иди в комнату прислуги!» Затем донна Лукреция: «Почему это я должна туда идти, если я решила спать здесь?..» «Вон отсюда, кому сказал!..» Послышались удары и крики, затем открылась смежная дверь, вошла заплаканная донна Лукреция и бросилась на постель Джеронимы, которая полюбопытствовала, что же случилось. Но Лукреция ответила: «Ах, не спрашивай больше ни о чем...» Тогда из другой комнаты донеслись звуки потасовки и отчетливый голос Беатриче: «Нет! Я не хочу кончить жизнь на костре!» Сказала, как отрубила, и в ту же секунду в дверном проеме появился дон Франческо, пришедший мириться. На следующий день Джерониме захотелось все-таки выяснить, почему донна Беатриче упомянула костер: «Потому что синьор падре хотел спать в моей постели, а я отказалась...» Джеронима так и подумала. Наверное, грозный образ костра испугал старого козла.
—Чем же все это кончится?
– вздохнула Джеронима.
—Если перетянуть струну, она лопнет.
Но струна лопнула уже давно.
—Шелудивый пес, - твердила Беатриче, опорожняя ночной горшок отца. Она обмотала тряпкой средний палец: тот плохо заживал, а ноготь отвалился. Беатриче боялась стать некрасивой. Она плакала от досады и харкала в блюда, утешая себя тем, что с каждым днем конец дона Франческо все ближе. Но это напоминало григорианский календарь: все люди спешили навстречу смерти, поэтому каждый прошедший день подталкивал к последней бездне и саму Беатриче. На фреске подстерегала веселая, белая как мел Смерть: «Vertio sicut fur, beatus qui vigilat». Оставалось только молиться.
И они молились. Каждое утро Франческо ходил с обеими женщинами в часовенку на обедню, которую по очереди служили священники из долины, и граф искренне просил Господа простить ему злодеяния, не обещая, впрочем, исправиться. Он надеялся выгодно купить себе спасение и договориться с Богом, как договаривался со святым престолом. То ли слишком малодушные, то ли совсем уж пресыщенные абруццкие священники даже не пытались призвать к благопристойности столь влиятельного вельможу, как Франческо Ченчи. Последние остатки приличий полностью улетучивались
От дона Франческо некуда было скрыться, он бы непременно настиг беглянок, и можно только вообразить последующую кару.
Беатриче как раз чистила яблоко, когда к ней подсела плачущая мачеха с распухшим лицом.
—Мне ничуть не жаль избитых жен, дорогая донна Лукреция. Зачем еще нужны острые ножики, если не выкалывать ими глаза?
Беатриче провела ногтем по тупому краю лезвия. «А она изменилась, - подумала Лукреция, - полгода назад она бы так не сказала».
Изо дня в день между обитателями замка разыгрывались отвратительные сцены. Когда Беатриче овладевал гнев, овсяные волосы падали ей на лицо, она сжимала белую, узкую ладонь в кулак и стучала, стучала по мраморному столу, выкрикивая немногие известные ей ругательства, которые чаще всего изрекал Франческо. Повторяя и рикошетом отсылая их обратно, она стучала, стучала, стучала, пока не синел кулак.
Однажды Беатриче приснилось, будто она входит в большую комнату с множеством смятых постелей. Девушка совершенно отчетливо видела пологи, балдахины, перевернутые подушки и даже настенные фрески над изголовьями кроватей. Одна фреска изображала Пляску смерти посреди развалин, которые при ближайшем рассмотрении оказались кладбищем, каждая кровать была склепом с мраморными драпировками, колоннами и изваянными балдахинами, каменными подушками для отдыха распростертых скульптур. Беатриче захотелось убежать, но, повинуясь загадочному устройству комнаты, усыпальница закрылась деревянной дверью, чья защелка впилась в запястье и чуть не поломала ей палец, пока в зеленоватом сумраке деревьев тайком подстерегали неясные фигуры.
Она проснулась от храпа отца и сопения Лукреции на соседней кровати. Открыв в темноте глаза, Беатриче постаралась разгадать свой сон. Вещим снам надлежало верить. Мир полон чудес и чар. Она вспомнила, как Челио встретил мертвую женщину, черты которой художник придал затем Юдифи. Беатриче также вспомнила рассказанную Олимпио историю о том, как крестьянин, ранивший на охоте лису, обнаружил дома, что жена тоже ранена в ногу. После настойчивых расспросов жена наконец созналась, что заключила пакт с дьяволом, который теперь изредка превращает ее в лисицу. Быть может, помириться с Олимпио, хорошо знавшим жизнь и всю ее подноготную? Вероятно, он умеет влиять на судьбы людей с помощью колдовства или, по крайней мере, знаком с теми, кто владеет этим искусством.
В апреле над Абруццы поплыли барочные, дышавшие грозой тучи, и из них порой выпадали золотые мечи, изредка воспламеняя цветущие деревья. Одежда на спинах засаливалась, кожа еще лоснилась от зимней грязи, но пастушки уже приносили в Петреллу одуванчики и творог. Даже в деревнях толковали о сдаче Феррары, куда папа приехал собственной персоной, дабы отпраздновать вступление во владение. Ходили слухи об играх, танцах, академиях и церемониях, не говоря уж о двойном браке: эрцгерцогиня Маргарита вышла замуж за короля Испании, а ее брат женился на сестре Филиппа III. Беатриче вздыхала, пытаясь представить все эти пиршества. Лукреция тоже вздыхала - над своими шанкрами.
Однажды на лестнице, в час, когда солнце направило косой луч к странной клети из обтесанной древесины, Беатриче различила неподвижную фигуру. Кто-то поджидал, точно в кошмаре, и, точно в кошмаре, у нее подкосились ноги. Но внезапно донесшийся от надворных служб голос отца полностью ее успокоил. Захотелось узнать, кто же притаился в деревянной клети, и Беатриче взбежала по ступеням. Там стоял улыбавшийся Олимпио, и, как в былые времена, она обняла его длинными белыми руками. Они снова встретились в пеньковой комнатушке, но, хотя Олимпио был настойчив, полагая, что обязан одержать победу над своей нынешней противницей, она весьма умело дала отпор и даже возместила добрую половину собственных потерь.