Хемлок, или яды
Шрифт:
—Я изловчусь и подолью опия в вино дона Франческо, а когда он уснет, вы разделаетесь с ним, как вам заблагорассудится. Затем мы сбросим его с миньяно, чтобы все поверили, будто он случайно упал по пути в нужник.
Она повела их по ночным коридорам Петреллы на чердак, куда никто не заходил. Темные, они взбирались вслед за ней, белой, по узким винтовым лестницам, и свет лампы окаймлял их силуэты светлым контуром. Прихватив с собой кувшинчик и круглую буханку, оба улеглись на мешки в покрытой толстым слоем бархатной пыли чердачной комнате, где воняло крысами.
Когда Беатриче спустилась обратно, рассвет уже заполнил оконные проемы серовато-синими прямоугольниками. Было холодно, и она, не раздеваясь, юркнула
За обедом Ченчи выпил наваристого говяжьего бульона с пастернаком, затем съел половину фазаньего паштета, рикотту [67] со стеблями сельдерея, запеченный щавель, сливовый компот, пожаловался на отсутствие аппетита и осушил кувшин крепкого сардинского сорсо. Затем, непрерывно почесываясь, завалил Лукрецию на скамью, после чего спустился, дабы поизмываться над челядью, и наконец впал в ступор. За ужином Беатриче, обязанная проводить дегустацию, подождала, пока Франческо напьется, и подлила в вино опий. Отец ничего не заметил, а она в нетерпении выжидала - казалось, целую вечность. Наконец около одиннадцати удалилась вместе с Лукрецией в свою комнату.
67
Рикотта– разновидность творога.
– Прим. авт.
Беатриче ждала в изнеможении, лежа на кровати, и следила за двигавшимся по полу параллелепипедом лунного света. «Когда он коснется стены, - мысленно повторяла она, - когда коснется стены...» Но луну скрыл туман, и все вокруг затопил рассеянный, зеленовато-молочный свет, похожий на цветки цикуты. Затем он тоже померк и стал мертвенно-бледным - наступил рассвет.
Беатриче вдруг захотелось есть, но под голодом скрывалось желание действовать - быть может, просто перекусить для того, чтобы не убивать, или, наоборот, поесть и убить. Она спустилась на кухню, отрезала себе хлеба и сала, спрятала в рукаве острый нож и длинными, хранившими ночной запах коридорами направилась на чердак, где ее дожидались мужчины. Внезапно возникли сомнения, замешательство: говорили они мало, жесты были краткими и неуверенными, фигуры вырисовывались серыми силуэтами. Когда прошло смятение чувств, место действия постепенно окутала тусклая аура импровизированности, непоследовательности, недотепства. Олимпио вооружился молотом каменолома, Марцио взял скалку для теста.
Лукреция долго отмыкала дверь, потом убежала в соседнюю комнату. Беатриче осторожно открыла ставню, чтобы впустить немного света.
—Какого черта?
– успел пробормотать Франческо, но Олимпио схватил его за горло, другой рукой уложил на месте, а Марцио своим шутовским оружием перебил ему голени. Закрыв рот ладонью и выпучив глаза, Лукреция слушала глухие удары. Белая, потная, похожая на статую под дождем Беатриче стояла в изножье кровати Внезапно она вздрогнула и бросилась к ним:
—Дайте мне! Мне!
Оттолкнув Олимпио, она быстро, с неестественной силой воткнула нож в заплывший из-за французской болезни глаз Франческо. Беатриче кряхтела под копной распущенных, всклокоченных волос, кровь обрызгивала ее длинными струями. Наконец Беатриче замерла, опустилась на стул и заплакала. Мир был погружен во тьму и утопал в крови.
Вся комната побагровела, кровать сплошь заливал жуткий лак, уже стекавший с подушек и полотняных матрасов в синюю и белую клетку. Олимпио схватил Франческо под мышки, Марцио - за ноги, и вдвоем они отнесли его в соседнюю комнату, чтобы одеть, пока не окоченел. Облачили покойника в рубашку, элегантный камзол и шаровары, грубо выпрямляя обмякшее тело, если оно прогибалось, встряхивая, чтобы продеть руки в рукава, и ударяя кулаком по надчревью, дабы
Прятавшаяся в скалах Плаутилла видела, как муж вошел накануне в Петреллу, а через некоторое время между зубцами крепостной стены мелькнул его камзол с желтыми манжетами. Не в силах уснуть, жена чесала до рассвета лен. Олимпио вернулся, когда она готовила утренний суп. Не говоря ни слова, он разделся, живо выкопал в саду яму и зарыл там свою одежду. Затем помылся у бака с водой и переоделся в чистое.
В замке Беатриче и Лукреция - большие обагренные насекомые - запихивали в сундук подушки и матрасы и, чем сильнее надавливали, тем больше крови брызгало на руки и юбки. Женщины безуспешно пытались вытереть самые крупные пятна, то отчаиваясь, то снова надеясь, что никто ничего не заметит. Нужно было торопиться, они дрожали, промахивались, получалось только хуже, и все вокруг еще больше пачкалось. Когда рассвело, они услышали, как лакей Джорджио, сходив за покупками, гнал в гору своего мула.
Захлопали ставни, злобно засмеялись разбитые стекла, послышались вопли, призывы о помощи, обращения к Мадонне, рыданья.
—Синьор Франческо разбился!
—Упал с миньяно!
—Когда ходил в нужник!
—Господи! Сколько раз ему говорил: будьте осторожнее!
—Мы ничего не видели...
—Только слышали стук от падения... Возглас: «Боже!»
—Дерево иструхлявело!
—Упал на куст бузины, и ветки выкололи глаза, проломили череп!
—Ночью не видать ни зги!
—Он лежит в огороде!
—Может, еще жив!
—По лестнице! Сходите за лестницей!
Комнаты уже заполонили прислуга и жители деревни: «Провалился в дырку... Огород... Провидение... Похороны... За все это время... Никакое оно не трухлявое... Нельзя грешить пред Господом безнаказанно... Миньяно... Каюк... Дурная кровь... Ой, смотрите-ка, сколько крови...»
Толкаясь локтями, две кумушки внимательно осмотрели деревянный остов кровати и заметили окровавленные подушки, подпиравшие крышку слишком маленького сундучка. Служанки опрыскали уксусом лоб Беатриче, распустили ей пояс, пошлепали по щекам. Лукреция причитала, заламывая руки. Уже приставили к перилам лестницу, и конюх Скаккино спустился за Ченчи.
—Сердце еще бьется!
– крикнул он стоявшим наверху, потом забросил дона Франческо на плечи, и хлынувшая кровь покрыла пурпурной ливреей его самого. Придя в себя, Беатриче смотрела, как поднимают тело отца. Когда его положили на полу в комнате, служанка Доротея вставила палец в глубокую рану на виске.
—Нет, он мертв, - сказала она, - сердце не бьется.
Прибывший в Петреллу Олимпио спокойно выпроводил толпу.
Вместе с ним пришла Плаутилла и, обнаружив окровавленные простыни, постирала их во дворе, обливаясь слезами. Ее толстый ребенок неподвижно стоял рядом.
—Почему ты плачешь?
– спросила Беатриче, проходя мимо.
—Дон Франческо...
—А, эта смердящая гадина...
Чуть позже Лукреция принесла Плаутилле два шарфа, белую шелковую нижнюю юбку и запачканную кровью шерсть с матраса.