Хемлок, или яды

Витткоп Габриэль

Но Беатриче Ченчи все-таки сбежала из своей гробницы, или, точнее, ее похитили. Когда однажды утром 1798 года художник Винченцо Камуччини [80] в одиночку взобрался на карниз, дабы полюбоваться вблизи знаменитым Преображением, в церковь ворвалась шайка распоясавшихся пьяных якобинцев. Да, так все и было...

Хемлок видит все глазами Камуччини. Вооруженный пиками сброд с воплями и бранью начинает крушить все вокруг, отбивает головы статуям, протыкает картины и наконец поднимает могильные плиты, ведь Республика приказала переплавить свинцовые гробы на боеприпасы. Когда якобинцы вскрывают гробницу Беатриче ченчи, в воздух поднимается облако пыли. Они обнаруживают скелет в

черном, а рядом - череп в серебряном тазике, тоже накрытый траурной вуалью, которая выцвела в могиле и рассыпается в прах, едва к ней подносят руку. Якобинцы хохочут. Безголовая -явно из этих чертовых аристократок. Серебряное блюдо исчезает, словно по волшебству, и они принимаются играть черепом в мяч. Череп Беатриче перелетает из рук в руки, и всякий раз, когда его подбрасывают, из глазниц сыплется темный порошок. Выпадают и сгнившие, похожие на гравий зубы, а люди тем временем уходят. Не зная, что делать с черепом, тот, у кого он оказывается в самом конце, бросает его на пустыре. Ромашки, крапива и цикута окружают прекрасным венком из зубчатой, фестончатой зелени покрытый вековой патиной череп, некогда принадлежавший Беатриче Ченчи.

80

Камуччини, Винченцо (1771 - 1844) - итальянский живописец и график. Представитель римской школы.

***

—Святой Петр предал Иисуса, но Он простил его, - сказал падре Бельмонте. —Простите же вашего брата и помолитесь о его душе.

Она ничего не ответила, неподвижно, с закрытыми глазами лежа на соломе, изнуренная пыткой в течение двух «Аве Марий», которыми отмерялось время. Ее развязали, положили на землю и привели в чувство, а один из палачей слегка вправил суставы, чтобы она могла подписать показания. И Беатриче подписала непослушной рукой этот протокол, часть которого загадочно исчезнет и никогда не будет найдена. Решив, что умирает, Беатриче пожелала исповедаться. Падре Бельмонте пришел ее утешить, но вскоре должен был уйти, и отведенная обратно в камеру Беатриче осталась наедине со своей болью.

Тем временем корреспонденты и менантинаперебой строчили отчеты. Время, когда они еще надеялись на некое соглашение между Ченчи и святым престолом, безвозвратно ушло, и теперь все знали, что приговор неизбежен. Адвокат Фариначчо готовился к защите, и сам в нее слабо веря, тем более что он терпеть не мог Беатриче.

Донна Лукреция прорыдала весь день, мучаясь угрызениями совести, ведь Франческо даже не успел препоручить душу Богу. Его погубили сознательно, ввергли в Ад, так как перед смертью он произнес вовсе не имя Иисусово, а «какого черта?» или «что происходит?» Не сама ли Лукреция закрыла для себя врата Чистилища, не говоря уж о недосягаемом Рае?

Она негромко хмыкала, но теперь уже не насмешливо, а покаянно. Пока донна Лукреция ожидала вечного проклятия, прибыли счета, пусть их было не так много, как у Беатриче, да и кредиторы не отличались взрывным характером.

Беатриче мало-помалу привыкала к собственному положению - безмерное горе породило безразличие ко всему, что не касалось смертной казни. Поклявшись ранее хранить молчание, она вдруг отбросила всякий стыд и ощутила готовность рассказать о сексуальных домогательствах отца. Но поведала она об этом не судьям, а своему крестному-кардиналу и самому папе. Писать о подобных вещах нельзя, и потому она собралась поверить тайну устно. 20 августа отправила записку Пьетро Альдобрандини. Если в первых своих письмах Беатриче использовала нелепую систему защиты, основанную на упорном запирательстве, то в третьем документе попросила разрешения изложить святому отцу и кардиналу-непоту «подлинные факты».

После показаний прислуги, особенно Джеронимы и Калидонии, Москати был не вправе игнорировать эти «подлинные факты», но отбирал их совершенно произвольно. Он приказал посадить Калидонию в одиночную камеру (откуда ее выпустили только на следующий день после казни) и пригрозил отправить старуху Джерониму на галеры или даже отрубить ей кисти. На этих-то «подлинных фактах» и построил свою защитительную речь Фариначчо.

Он разглагольствовал четыре часа, но стремился вовсе не спасти Ченчи, а блеснуть красноречием, то скрупулезно

разбирая эпиграммы Марциала, то углубляясь в утомительные исторические рассуждения, и под конец признал, что, хотя его подзащитные и виновны, он все же надеется добиться у святого отца помилования - для всех, кроме злодея Джакомо. У пьяццы Навона Паскино веселил народ, приговаривая, что из худого мешка хорошая мука не просыплется. Ну а консисторский адвокат Коронати робко заикался о «предположительном отцеубийстве», подвергая сомнению признания подсудимых, однако на большее так и не отважился. Фразерство защиты увязло в собственной трясине.

—Для желудка вашего преосвященства, - сказал испанский кармелит, - необходим эликсир из шести лимонных корок, двух пригоршней дамасского винограда, такого же количества ревеня, пригоршни бузинной сердцевины, пригоршни семян укропа, такого же количества цветков базилика, такого же количества цветков зверобоя, дымянки, репейника...

—И цикуты!
– завершил шут его преосвященства.

—Добавить щепотку стиракса бензойного, в просторечии - стиракса, стаканчик алькермеса, унцию отменного мускатного ореха, Такое же количество корицы...

—И дьявольской травы!
– опять перебил шут, скосив глаза и Шлепнув себя по заднице.

Пьетро Альдобрандини жестом велел ему замолчать и, обернувшись к кармелиту, отпустил его, поскольку доложили о визите кардинала Сальвиати.

Тот вошел в алых перчатках, сверкая золотыми цепочками, а шлейф его платья нес паж-мавр. Прелаты обнялись и встали напротив атлантов камина с высеченными на перемычке цветами и фруктовыми гирляндами.

—Речь вдет о простой формальности: приговор уже составлен, а решение вынесено. Его святейшество желает, чтобы Джакомо непременно казнили, но прежде пытали калеными щипцами и протащили через весь город. Остальные, несмотря на все наши ходатайства, будут обезглавлены. Впрочем, имущественный вопрос представляет некоторые трудности: возможна ли конфискация без смертной казни юридически? Как повернуть дело? Говорят, спасаясь от полного разорения, Джакомо Ченчи подписал признание фиктивного долга перед Колонной... Когда еще надеялся выпутаться из беды...

—Джакомо прислал мне длинное письмо, в котором признается, что дал клеветнические показания, дабы переложить вину на Бернардо. Он горько раскаивается в этой подлости и, изобличая себя во лжи, пытается реабилитировать брата.

Кардинал-непот достал из-за отворота рукава письмо и протянул Сальвиати.

—Это меняет дело, - сказал тот.

—Сейчас это уже ничего не изменит. Пару дней назад я говорил с его святейшеством и, вопреки намерениям, которые вы ему приписываете, вероятно, добился бы помилования Ченчи - по крайней мере, для Бернардо и женщин. Но, как на беду, приключилась злополучная история Санта-Кроче, и теперь папа желает прибегнуть к назидательному примеру, прежде чем отцеубийство войдет у римской знати в моду.

Альдобрандини намекал на князя Паоло Санта-Кроче, который убил свою мать Костанцу, а затем сбежал с сообщником и слугой.

—Санта-Кроче хотел защитить фамильную честь, верно?.. У Костанцы был любовник, и теперь чернь разделилась на два лагеря! одни осуждают поступок Паоло, другие его превозносят.

—Именно. Его святейшество полагает, что случай наделал слишком много шума и только вынесение приговора Ченчи, которых Санта-Кроче отодвинул в тень, способно восстановить в Риме спокойствие. Лично я сомневаюсь, что святого отца еще можно склонить к милосердию.

—Даже в отношении донны Беатриче?

—Она тоже прислала мне пространную записку и умоляет выслушать «подлинные факты», чтобы затем передать их его святейшеству.

Сальвиати махнул рукой и недоверчиво улыбнулся:

—Ну так что же?.. Его святейшеству наверняка известно, какого рода эти факты, судьи тоже об этом знают, а защита (согласитесь, просто отвратительная речь!) основывает свои аргументы на кровосмешении или попытке кровосмешения, к которому насильственно принуждали донну Беатриче... В чем же загвоздка?