Хенингский цикл (сборник)
Шрифт:
Это общеизвестно. Понятно.
Это знает всякий.
Бастард этого не знал. Не понимал. Ему никто никогда не говорил о вреде чувств. Его не учили биться для победы. И сейчас он дрался без надежды и ясного виденья цели, с неистовой обреченностью загнанного в угол волчонка. За себя. За отребье, которое по ошибке считал ровней. Наверное, за какую-нибудь шлюху, пригревшую на Дне милого парнишку. Жерар-Хаген скупо усмехнулся. Любовь и дружба, ярость и ненависть, гордость и стыд, отчаяние и безумие. Страшный, оказывается, сплав. Ядовитый. Жгучий. Куда жарче ледяного расчета, что велел юноше бежать, спасая
Волчонок оказался не по зубам охотникам.
Роды проходили, как положено: в криках и крови.
«Горяч слишком. Но все равно: хорош! Ничего, вырастет – успокоится…» Это было последнее, о чем успел подумать Жерар-Хаген, прежде чем вмешаться. В следующий миг рыцарь с закрытым лицом, раскинув крыльями длинный плащ госпитальера, прыгнул через парапет.
Из седла.
Вниз. На ступени.
В самую гущу дерущихся.
А Вит ничего не успел сообразить. И сделать ничего не успел. Просто напротив вдруг возникла еще одна букашка. Очень большая. Очень страшная. И очень быстрая. Медведь-Якун рядом с ней казался смешным, неуклюжим увальнем. Бешеный вихрь швырнул юношу спиной на тюки; следом, обгоняя падение, пролетел мимо берет с вуалью, с дырчатой личиной, и над Витом нависло лицо, сквозь которое проступали знакомые черты букашки.
Такой же, как его собственная.
Только взрослой.
Руки и ноги зажаты в стальные тиски. Не вырваться, не шевельнуться. Паутина сомкнулась вокруг прочным коконом. Паук настиг добычу.
– Бегите! К мейстеру Филиппу! пусть он…
Колокол в затылке.
Темнота.
Жерар-Хаген легко подхватил на руки обмякшее тело сына. Конечно, дурачок считает: его схватили за убийство мытаря. Ни к чему, чтобы он орал об этом на весь порт. Пусть лучше молчит. Граф нисколько не беспокоился за потерявшего сознание Витольда. Он точно рассчитал удар. Мальчик очнется через три-четыре часа уже в доме Дегю. Излишне торопиться везти его в замок. Надо дать время освоиться, привыкнуть к новому положению.
Роды состоялись.
Теперь у графа Рейвишского есть сын.
Но для того чтобы бастарда признали полноправным наследником, следует предпринять еще кое-какие действия. Не все из них будут приятными, но все они необходимы. Легенда должна обрести плоть и кровь.
О да, плоть!.. и кровь.
LXXIV
Провидице не дано прозреть собственную судьбу. Матильде Швебиш это было отлично известно. И тем не менее, когда утром она не обнаружила рядом Вита, что-то тревожно кольнуло в груди.
Там, где сердце.
Матильда постаралась отогнать повисшую в келье тень скорой беды. Вит всегда просыпался первым, убегая купаться. Небось и сейчас в море плещется, – уговаривала себя девушка. Себя и зловещую тень. Тень-притворщица послушалась, отступила. Знала, подлая: вернется.
Завтрак Вит прогулял: событие редкое, можно сказать, исключительное. Фратер Августин тоже где-то пропадал, но к отсутствию монаха Матильда уже привыкла. Мейстер Филипп ушел еще вчера, пообещав вернуться к сегодняшнему вечеру, – в итоге завтракать пришлось в одиночестве. Сладкий корж с заморскими ягодами (их оставил, уходя, веселый Костя) не лез в горло. Ну
Одно слово – мужчины!
С трудом Матильда заставила себя доесть корж до конца. После чего долго вертелась перед зеркальцем: причесывалась, оправляла платье. Раньше считала, что часами прихорашиваться могут лишь законченные дуры. Однако в последнее время, неожиданно для себя самой, нашла в этом занятии тайную прелесть. С появлением человека, в чьих глазах хотелось выглядеть красивой, глупое занятие разом обрело смысл. Матильда улыбнулась смущенному отражению. Не зря ты Вита в снах видела, наяву им грезила. Нашла! Воистину браки заключаются на небесах. Теперь ваши души слиты-спаяны, неотделимы друг от дружки. Теперь вы всегда будете вместе. И умрете в один день.
Это отнюдь не было поэтическим преувеличением или горячечной фантазией влюбленной девицы. Матильда Швебиш твердо знала: кто бы ни умер первым – незримые нити, связавшие обоих, увлекут на небеса и вторую душу. Даже смерть не сможет разлучить их!
Девушка протянула правую руку ладонью вверх. Внутри всколыхнулся густой омут, рука озарилась солнечным сиянием – миг, и тяжелая статуэтка лежит на ладони. Душа Витольда. Нет, не душа, конечно, – символ души, образ, вместилище… Нет, не так. Нет в человеческих языках правильных слов. Век ищи, не найдешь. Да и нужны ли они – слова?! Тюрьма для истинных чувств и стремлений?!
Очертания статуэтки дрогнули, словно фигурка плавилась в горне-невидимке. Ладонь опять пуста. А под сердцем тает золотой сугроб.
Чудо? Да, наверное.
А разве Любовь – не чудо? Не величайшее из чудес, дарованных Всевышним?
Беспокойство нахлынуло с новой силой. «Кажется, пора извлекать его из моря! Или где он там пропадает? Неужто ему невдомек, что мне плохо без него, что я беспокоюсь?!»
Однако в лагуне Вита не оказалось. Ни следов на горячем песке, ни сброшенной одежды.
– Витольд!
Тишина. Ласковый, убаюкивающий плеск моря. Крики чаек в бездонной голубизне. Ветер треплет волосы, быстро разрушая прическу. Насмешливо посвистывает в ушах: «Ви-и-и-и!..»
– Вит!..
Если в скалы забрался – не докричишься. Может, хоть к обеду явится? Обеда Вит еще ни разу не пропускал. А может, он в библиотеке, вместе со святым отцом? Грамоте учится? Подобрав подол платья, чтобы не изорвать о колючки (раньше такое и в голову не пришло бы!), девушка заторопилась обратно.
Усталый, неохотный скрип двери. Навстречу шагнула пыльная тишина, пронизанная косыми лучами солнца. Налойный столец завален книгами, свитками – словно чтец отлучился на минутку. В углу теплится лампада. Матильда подождала немного, сосчитав до ста. Перелистала жесткие пожелтевшие страницы. Взгляд скользил поверх причудливых завитушек, не проникая в смысл написанного.
Стало ясно: никто сюда не придет.
Она обошла всю богадельню, от рефектория до капитула, где амфитеатром выстроились ряды скамей для братии, а на отдельном возвышении располагалось кресло отца-настоятеля. Под конец заглянула в базилику, постояла перед девочкой, безмятежно сидящей в прежней позе… В прежней ли? Казалось, что-то неуловимо изменилось в ребенке-статуе. Чуть-чуть, самую малость – сразу и не скажешь, что именно.