Хер Сон
Шрифт:
Теперь вот
Царские замашки
Всю жизнь завидовала Петру Первому! Делал чувак венценосный, что хотел! Кораблики строил, дощечки всякие стругал, брадобреем прославился! И не думал — царское это дело или не царское. Потому что все, что царь делает, — это все царские дела! А размышлять о том, уместно ли молоток в руки взять и как на это посмотрит княгиня Марья Алексеевна — это как раз удел граждан, к царям отношения не имеющих. Вот и граф Толстой — величина! Пахать для развлечения — это круть! И я, и я, и я пахать! Ну, хоть в сантехника поиграть!
Граф белые ступни достал из шелковых ботинок и, панталоны кружевные засучив, шагнул по борозде, в лорнет разглядывая лошадь, тягающую плуг, и блики золотистые с лорнета плясали в серебристой бороде… Один пахал, другой стругал струганком, рубил рубанком, и пилил пилой и строил корабли и города в болотах. А мне — на многие дела охота теснится в неуемной голове. Вот хочется запеть, и голосом владея, очаровать пространство звуками с небес… но я, ни капли не робея, поддерживаю царский интерес! Презрев сантехников в нечистой робе, я на санузел свой нацелю взор и, облачившись в крепжоржет-панбархат, возьму ключ разводной, отвертку и топор и постелив салфетки кружевные, я отверну от пола унитаз, от стенки кран, и все дверные ручки, я топором, отверткой и сверлом — всех победю! И мой победный глас Услышите, когда в восторге узрею, как с шипением вода льет из стены фонтаном огроменным и исчезает в черную дыру! Проснусь я поутру С сознанием исполненного долга И вслед соседи с нижних этажей меня глазами долго-долго-долго с почтением все станут провожать… АНе пришей Кобыле Хвост
Х орошее в Москве такси! Особенно такое, которое по телефону вызывается! Набираешь номерок заветный, и заклинание волшебное: «Сивка-Бурка — НаКолесахКонурка, встань передо мной, как лист перед травой!», и встаешь, как трава стоит. И тут же лист нарисовывается: фарами моргает, дверки приветливо распахивает и увозит тебя в любую даль. Некоторых в туманную, а некоторых в булочную. Но наш Семен Семенович в булочную даль на такси не ездил. Он иногда на работу позволял себе, и с работы тоже, и в ресторан с дамой, ну и из ресторана — это уже само собой, кто ж из ресторана на метро добирается? Это же весь кайф растеряешь, пока в подземельях мыкаться будешь.
А служил наш Семен Семенович в одной конторе, которая себя называла гордым словом «Вымпел». В названии, конечно, тайный смысл был сокрыт — ведь за вымпел принято бороться, награда как-никак, хоть от этой награды ничего, кроме почета и треугольной тряпочки, не получается. А Семен Семенычу от «Вымпела» толк был — труд его вознаграждался ежемесячно перечислением некоторой суммы на банковскую карточку, отчего Семен Семенович осознавал себя как «Homo acquiesce» — «человек обеспеченный». И все бы так и продолжалось, но пришел однажды в декабре к Семен Семенычу странный Кристмас, и принес он ему подарки, не менее странные, чем он сам.
Начнем с того, что Кристмас назвался Кризасом, и подарки не сложил аккуратно в красные коттоновые специально приготовленные заботливой женой носочки Семен Семеныча, а свалил их кучей в углу и, шаркая ногами, удалился без песен и улыбок, и даже стишок прочесть не попросил.
Подарки сбились в углу и скалили страшные зубы.
— Дареному подарку в зубы не смотрят! — кинул клич Семен Семеныч и ринулся разгребать свое дареное добро. Он выставлял подарки по одному на стол, и скоро здесь выстроилась целая шеренга. Оглядев приобретения, Семен Семеныч задумчиво поскреб щеку:
— М-дя…
И замолк. Было от чего зависнуть мозгом — это была полная кризисная подарочная обойма, все кризисные подарки в комплекте: увольнение по сокращению штатов, банковская задолженность, повышение цен, плюс бонус для постоянных клиентов — семейный кризис. А довеском ко всему сверху был приляпан и кризис среднего возраста!
Хотел Семен Семеныч заплакать-застенать, расцарапать свое лицо и, посыпав голову пеплом, уйти навсегда в «пир, мир и в добрыя люди», но царапать себя было жалко, а пепел невкусно вонял в пепельнице, и поэтому уход навсегда был временно отложен, ограничились лишь стенаниями.
Покопавшись в новоприобретенном добре (и зле) и обнаружив на столе среди подарков семейный кризис, ушла немедленно от Семен Семеныча жена, забрав домашний уют, и на ее место тут же прискакала Совесть. Разницы особой он не почувствовал: что одна зудела, что вторая зудит… Но первая хоть в щеку чмокала, еду готовила и ночью теплым мягким боком грела душу Семен Семеныча, а Совесть была чисто мачеха: одни претензии! Вот и сейчас голодное бурчание в животе заглушалось противным голосом Совести:
— …а недальновидный какой! Ведь другие все предусмотрели, и запасов назапасали, и даже сосед Петрович, уж на что оболтус, и тот предусмотрел, назапасался, фонды притырил…
Семен Семеныч пытался заглушить голос совести, но совесть пролезала и сквозь звуки телевизора, и даже сквозь песни Надежды Бабкиной. Совесть принялась уже грызть его за то, что он сидит сложа руки и ничего не делает:
— …Петрович-то уже подсуетился, пособие себе раздобыл, покровителей нашел, спонсоры к нему ездят…
Это был явный бред, потому что Петрович ничем таким не занимался, чтоб у него спонсоры бы объявились, но совесть это не смущало. Семен Семеныч попытался подумать о способах борьбы с кризисом, но ничего путного на ум не приходило.
Ум в голове молчал. Зато заговорил ум в животе:
— А что может прийти на ум, если там стол не накрыт, угощения нет, да в гости никого не приглашали?
Семен Семеныч услышал голос тела, подумал об угощении, тяжело вздохнул и пошел открывать — в дверь звонили.