Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей
Шрифт:
— Мне сказали, что ты нездорова и поэтому не могла встретить меня вместе со двором, — начал он, не ответив на ее реверанс.
Эмма встала в профиль к окну и обнажила свой живот.
— Я хотела бы дать тебе возможность посмотреть собственными глазами, что я сделала, пока ты был в отъезде.
— Оденься, — посоветовал он, — ты так замерзла, что совсем синяя. Нет, даже кобылицы не носят плод так долго, чтобы этот ребенок был от меня. Так что хорошо, что ты показала себя во всей своей красе.
Она нашла его совет добрым, было действительно ужасно холодно. Чтобы ему ничего не мешало видеть ее целиком и полностью,
Его руки все равно помешали ей набросить на себя накидку. Потом он сел к ней на постель и стал ласкать ее живот и то, что было выше и ниже его.
— Ты слишком красива, чтобы…
Его глаза были больше глазами конского барышника, чем любовника; она ускользнула от его пристального взгляда и последовала его совету.
— А все остальное не было для меня неожиданностью, — продолжил он. — Мне уже на Рождество сообщили, что в тесте, возможно, забродили дрожжи. Поэтому я и задержался в Дании еще немного, чтобы и тебе не пришлось лгать.
Он хмыкнул: да, уличному сорванцу удалось напроказить!
— У тебя верные слуги, как я понимаю…
У нее застучали зубы, но не от холода, а скорее от этого разоблачения. «Находчивость» Торкеля и ее! Значит, в ее окружении есть некто, кто следит за ее месячными и знает, когда они прекратились. И мысленно она прошлась от камеристки до прачек.
— Вернее, чем моя жена, как я убедился. Он с любопытством наблюдал за ходом ее раздумий во время натягивания чулок, ловя ее довольные взгляды искоса.
— Вызови камеристку, — предложил он ей. — Я все равно сейчас ухожу.
Напряженность положения разозлила ее.
— Жены не менее верны, чем их собственные мужья. Взял бы меня с собой в Данию вместо Альфивы, то знал бы, что ребенка я жду от тебя. Наихудшее поругание в том, что ты так гнусен, что даже не решился рассказать мне, что берешь английскую подружку с собой, когда меня оставляешь дома.
— Ребенок — мой, — ответил он. — Мне кажется, надо чуть-чуть поубавить твое властолюбие. Так что завтра же днем ты сядешь на корабль и отправишься в Руан. Там ты родишь нашего ребенка и вновь вернешься, когда он немного подрастет. А за это время я пущу слух, будто был здесь в Англии прошлой осенью совершенно тайно, чтобы переговорить с Торкелем Высоким о помощи английского флота, но я не хотел, чтобы мои враги в северных странах прознали об этом.
— Нет, дорогой, милый, — жалобно взмолилась она, — только не Руан еще раз! Накажи меня, как хочешь, только не так. Лучше уж в Ирландию или…
— Где-то через полгода никому не удастся отличить правду от лжи, — продолжал он, — и возможные слухи отомрут сами собой. Еще через полгода правду будем знать лишь мы трое. Хотя на этот раз эскортировать тебя будет не Торкель. И для уверенности Хардекнут тоже останется со мной.
От этого последнего удара она пошатнулась. Значит, грех уже начал наказываться: единственного ребенка, которого она любила с самого первого мгновения, самое любимое существо, ей придется оставить. Полгода, год, и он забудет ее, когда она возвратится.
— Кнютте-малышу нет еще и двух лет, — напомнила она, — ну разреши его взять — хоть ради него же.
Она знала — ее мольбы разобьются о скалу; Кнут — не Этельред, его не сдвинешь, если он решил.
— Насколько я понимаю, ты и так не
— Нет, такого ответа можно ждать только от мужчины, — беззвучно ответила она, все еще с чулком в руке. — Только не отдавай Кнютте Альфиве на воспитание, — попросила она, — иначе я сделаю все, чтобы убить ее!
Уже стоя в дверях, он рассмеялся и смеялся, пока не отошел от них.
Никто не мог бы заметить со стороны, что король Кнут изменил отношение к Торкелю. Наоборот, он даже немного больше стал подчеркивать достоинства и заслуги Торкеля. И даже позволил тому идти по правую руку при освящении церкви рядом с полем брани.
О прелюбодеянии Торкеля с Эммой ничего не говорилось. Эмма не сумела встретиться с ним до отъезда в Нормандию. Из того, что Эмма ждет ребенка и будет рожать его в Руане, Кнут не делал тайны. Кроме того, окольными путями Торкель узнал о том, что Кнут распускает слух о якобы имевшем место коротком визите к Торкелю, в Англию. Складывая все это воедино, Торкель и сам решил ничего не говорить, поскольку король не поднимал эту деликатную тему.
Уважение, проявленное Кнутом к Торкелю, не скрывало однако и того, что отношения между ними изменились. Былая доверительность Кнута исчезла, и он все чаще стал искать себе новых советников. Другого ожидать было и невозможно.
Самым явным знаком того, что его время начинает проходить, Торкель обнаружил, когда получил приказ передать флот в руки Эйлифа. Официально было заявлено, что Торкель нужен больше на суше. Эта новость ударила по Торкелю куда больнее, чем утрата титула ярла. Не много выгоды получил и флот от того, что его новый главнокомандующий был ровесником Торкеля и не более опытным, чем он. Кроме всего прочего, Эйлиф в глазах англичан был запятнан кровью: на его людях лежала ответственность за мученическую смерть архиепископа Эльфеа под Гринвичем, он вернулся обратно в Данию, чтобы потом завоевателем прийти сюда вместе с конунгом Свейном. И чем большая слава шла о святости усопшего архиепископа, тем яснее англичане припоминали его гибель.
Все это Торкель выдал Кнуту, ничуть не считаясь с мнением короля. Но вскоре Торкель понял, что Эйлиф был посажен на это место, чтобы воспитать нового корабельного хёвдинга, уже вовсе незапятнанного старой кровью. Но разве сможет Кнут найти такого среди англичан? И будут ли дружинники довольны, если ими станет командовать кто-нибудь другой, не из своих?
Торкель понял, что ему следовало бы самому подумать о преемнике. Он постарел, это было видно многим.
Торкель непомерно скучал по Эмме. Сейчас ему было страшнее потерять ее, чем после смерти Этельреда. По наивности он радовался заверениям Эммы, что с Кнутом она сама «справится». Приманки в виде Альфивы будет достаточно, чтобы Кнут закрыл глаза на все. Возможно Торкелю и придется в дальнейшем отказаться от Эмминых объятий, но он все равно сможет видеть ее, разговаривать с ней и помогать ей. Их любовь была безумством и продолжаться больше не может, это было ему ясно. Но на этот раз в его голове вертелась мысль о том, что и он, и Эмма будут изгнаны и что она охотнее последует за ним, чем останется с Кнутом. Это конечно сумасбродство, но, как ни странно, сумасбродство такого рода с годами не проходит.