Химера
Шрифт:
– Нет!
– обрел я голос, сел, чтобы умолить ее остаться; мне нужно было столь многое спросить, столь многое объяснить.
– И-о-о!
– безумно не то заржала, не то заскулила Антея рядом с тюфяком, ее тяжелое обнаженное тело пятналось полной луной; наконец добралась до меня и, надо мной изогнувшись, принялась покачивать и подмахивать крупом; по ее ягодицам так и перекатывались яблоки лунного света. Уздечка была у меня в руке; я бежал.
Почему? Что? Почему. Почему? Так иногда спрашивала Филоноя, когда я домучивал ее до этого момента. "Ты получил то, что хотел, а бедная моя сестра была на жутком взводе. Почему ты сбежал?" И, будучи Филоноей, она не могла не выдвинуть свои доводы: уважение к Прету и законам гостеприимства, нежелание оскорбить Афину, озабоченность, что драгоценный Пегас может улететь, невозможность избавиться от воспоминаний о тех диких кобылицах в роще… Да? Ну да, придерживаясь своего текущего плана по отваживанию Филонои, я сказал: "А кто мог бы пойти на это с навязывающейся всем подряд бабенкой из тех, кому за сорок? Тем более начинающей полнеть?" На что она, сама за тридцать пять, отвечала: "Некоторым
Будучи амазонкой, Меланиппа разрывается на части между восхищением великодушной благожелательностью покойной жены своего любовника и огромным желанием раскровянить ее покорные голяшки. По крайней мере, Антея набралась достаточно духа, чтобы назвать тебя мерином, закричать: "Насилуют!" - и сделать все от нее зависящее, чтобы тебя убили; в Амазонии за Сексуальный Отказ нуждающейся ты бы лишился своих яичек. Это очень серьезное преступление.
У Беллерофона свои доводы - которые должны быть тебе известны, если ты знаешь, что случилось, до того как я об этом рассказываю.
Почему ты поначалу был застенчив с Филоноей? Ты говорил, что был похотливым юнцом, любимчиком Афродиты, но за последние три-четыре десятка страниц только и делал, что робел перед мохнатками.
Ты, значит, этого не видишь; а то я боялся, что ты становишься Полиидом, к чему свойственно тяготеть всем по ходу этого рассказа. Все соображения Филонои приемлемы, как приемлемы и другие, но в первую очередь, клянусь, я отключился, чтобы во все это включиться:
Антее не находилось места среди моих героических свершений, вот что единственно шло в счет. Будь она самой Меланиппой, я поступил бы точно так же.
Ты знаешь, как обезоружить амазонку. Когда ты насиловал "Меланиппу" - тогда, несколькими месяцами позже, - героическим ли то было свершением?
Во всяком случае, то было самое настоящее изнасилование самой настоящей амазонки, к которому рано или поздно принудит, просочившись, свой путь даже эта "Беллерофониада". Что же касается ложного ложной, Антея вопила о нем как оглашенная на весь храм; дворцовая стража, всегда отсутствовавшая, когда я в ней нуждался, появилась теперь отовсюду - одних я отправил на помощь царице, других - за храм, где, как я им сказал, вроде бы кто-то пробежал, третьих - призвать Прета. Тем самым на какую-то минуту я остался один в мраморном дворике у кудахтающего фонтана - и тут же ощутил взмахи огромных крыльев, явился небесный конь. Сердце чуть не разорвалось у меня в груди, когда я легонько накинул на Братца уздечку, схватил его за ближнее из двух рыл (левое), одним махом взлетел на него верхом и был таков, прежде чем опять понабежала стража.
Что за чудо - лететь! Расправив свои белые крылья, Пегас пошел легкой рысью, потом перестал перебирать ногами и воспарил между уличными фонарями и звездами. Все обрело правильную перспективу: корабельные огни, сигнальные костры пастухов, дворец, храмы, гавани, холмы. Холодный ветер и головокружительная высота, ночная уединенность - все было мне нипочем: впервые в жизни я почувствовал себя дома, я не хотел больше спускаться. Завершив потрясающий пробный облет окрестностей, мы неожиданно налетели на фронтон храма Афины.
– Прет!
– крикнул я вниз на площадь. Факельная стража в изумлении расступилась, вперед в сопровождении своей укутанной в простыню жены вышел царь.
– Антея от меланхолии свихнулась!
– кричал я.
– Бредит! Не верь ей! Эй-йо, братишка! Вперед!
– Бедная моя сестренка, - причитает обычно Филоноя.
– Честно, милый, хотя и мучительно представлять тебя с другой женщиной, пожалуй, мне больше нравятся остальные версии этой истории.
– Ведь во многом Антея казалась мне привлекательной женщиной, чья кожа благоухала солнцем, а волосы - морской солью, словно весь день-деньской она проводила под парусами; крадучись, пробирается она в храм, где я лежу в развратных грезах о ее прохладных загорелых бедрах; вдруг рука ее уже ласкает мой живот; внутри у меня все истово сокращается; я буквально взрываюсь в явь; "Всеблагой Зевс!" - каркаю я и хватаю ее, - голую, невероятно!
– пока она сидит на краешке моего соломенного тюфяка; я столь ошарашен, что зарываюсь в нее своим лицом; увлекаю ее за собой вниз, эта электризующая кожа прижимается к моей и - mirabile dictu!
– из-за чистейшего, всеохватывающего вожделения к ней я и в самом деле взрываюсь, полностью, без остатка, уверен - печень, селезенка, кишки, легкие, сердце, мозги и все остальное разлетелось из меня во все стороны, и я лежу, как пустая скорлупка, без чувств, без сил и т. д., пока она не вдыхает в меня новые силы, и мы заново принимаемся за любовь; обходительный Прет улыбается, глядя на наше хозяйство; Антее нравится, когда я лгу ей, что был до встречи с ней девственником, но она становится подвержена приступам ревности, когда я позднее рассказываю ей, что между нашими свиданиями изнасиловал амазонку, и порывает со мной, обнаружив, что беременна, однако спустя несколько лет возобновляет наши отношения, забыл почему, чтобы окончательно порвать их, когда они с Претом уезжают отдохнуть в Италию, и т. д., забыл. В другом рассказе наше начальное соитие предстает парадигмой предполагаемой неотвратимости: покладистый Прет покидает по государственным делам полис и просит меня составить в его отсутствие компанию Антее; послеполуденное время я провожу играя во дворце с их дочерьми в мяч, потом остаюсь выпить с Антеей вечернего эля; время от времени мы беседуем на какие-то бесцветные темы - с этой женщиной обоюдное молчание не кажется ни необычным, ни стесняющим; на первый взгляд во всем этом нет ни слова, ни поступка, недвусмысленно свидетельствовавшего бы о желании кого-то из нас; манеры царицы, которые я нахожу привлекательными, диктуются истощенностью сил: днем движения ее казались тяжелыми и неторопливыми, словно у илота, отработавшего подряд
И которая истинна?
– Я, в общем-то понимаю, - привычно рассуждала Филоноя, - что сама концепция объективной истины, особенно что касается исторического прошлого, проблематична, что повествовательное искусство, в частности мифопоэтического или мифографического толка, руководствуется отнюдь не теми же структурами и ритмами, ценностями и требованиями, что репортаж и историография. Наконец, как и между вариантами самих мифов, именно в их противоречиях и можно пытаться отыскать их смысл. Но все же - чтобы не сказать следовательно - мне бы хотелось знать: на самом-то деле ты занимался с моей сестрой любовью и не хотел бы этого делать, или же не занимался, но хотел бы?
– Что за конь!
– неизменно отвечал я.
– Я потратил всю ночь, чтобы научиться на нем летать, откармливаясь попутно мусакой в ночных ресторанах. К утру я уже сумел выполнить идеальную посадку на четыре точки на статую Абанта, отца Прета, установленную на предназначенной для завтраков террасе замка. Дети от восторга встрепенулись. Прет вспыхнул, Антея всполыхнула; вспугнув дочурок, она, поворотив от стола вспять, вместе с ними удалилась, наградив напоследок своего мужа острым взглядом.
– "Мы к вашим услугам, сэр", - сказал я. Он велел мне перепарковать Пегаса, здесь, мол, на их голову и голубей хватает; затем откровенно поведал, что жена его, как и было запрограммировано, продолжает настаивать на своих обвинениях и притязает на мою жизнь, отчасти, вне всяких сомнений, побуждаемая, как подчас бывает с дамами ее возраста и круга, последним позывом вызвать ревнивый гнев у своего мужа и подтолкнуть его к драматическим, если не героическим действиям в ее интересах. Он же сам, Q.E.D., если бы поверил ее обвинениям и хоть чуть-чуть этим обеспокоился, устроил бы так, чтобы меня прикончили втихую, без лишней суеты. Но он оставался безразличен ко всему, кроме внешних приличий. И посему просто требовал, чтобы я исчез. "В то же время она повсюду орет про твою голову, - со вздохом сказал он,- и растрепала, что уже восемь часов тяжела наполовину полубогом". Вдвойне невозможно, объяснил я ему. Он устало поднял руку: если я откажу и не окажу ему услугу, убив Персея, то по крайней мере могу оставить царицу при ее заблуждении; дело в том, что она выказывает признаки беременности - от него или от кого-то еще - уже два месяца, и это ее положение, каковое с учетом ее возраста и т. п. с таким же успехом могло служить свидетельством менопаузы, возможно, и обуславливает иррациональность ее последних поступков. Те, кто отвечает за средства массовой информации, сделают все возможное, чтобы свести кривотолки к минимуму, но поскольку Антея настаивала, что подверглась божественному насилию (полуизнасилована, как-никак, полубожеством), лучшее, что я мог для него сделать, - не отрицать отцовства ребенка, ежели она доносит его до конца, а тем временем отправляться и стать-таки легендарным героем - только не здесь.
– Я пожал плечами: "Дай задание".
– "Убей Персея!" - прошептал он. "Нет". Тогда он дал мне запечатанное письмо к Иобату - дипломатические дела, заявил он - и попросил меня доставить его в Ликию спецавиапочтой - конфиденциальность гарантируется, ответ или возврат не требуется, идет? "Идет". Я снялся, вернулся: "А в какой Ликия стороне?" Он прикрыл глаза и показал посередке между остом и зюйд-ост-тень-остом; мне туда, - вот так-то. Филоноя говорила: "Спасибо за историю, ты каждый раз рассказываешь ее все лучше". Такие были денечки. И: "Когда мы сможем, Беллерофон, навестить мою сестру? Жаль, что детишки никогда не встречались со своими кузинами. А сейчас займись-ка лучше лекцией, вот твои записи. Поцеловать тебя на прощание?" Я рвал на себе волосы тогда, рву и теперь, это отступление еще при мне, Зевс Всемогущий, позади полсотни страниц, а это только начало. Как пишут повести? Как отыскать фарватер запутавшемуся во всех этих протоках и расщелинах? Выговаривание баек - не мой жеребчик, да и ничей; сюжет у меня не нарастает и не спадает, следуя полным значения фразам, а петляет вокруг самого себя, как раковина моллюска-трубача или змеи на кадуцее Гермеса: уклоняется, отступает, колеблется, со скрипом тащится, утробно стонет и т. д., рушится, гибнет.