Химеры
Шрифт:
— В своё время Семёном, нарекли.
— Это радует, я ещё не валил с таким именем.
— А тебя как звать? — прищуривается Семён.
— Да зачем тебе его знать, всё равно забудешь, когда разобью твою голову.
— Как знать, как знать, — Семён смотрит на гиганта, серебряный свет глаз гаснет и бурлит ртуть.
Важно встаёт Борис Эдуардович, со всех сторон раздаются приветствия.
— Ладно, ладно, дети мои, — благодушно улыбается он, — у нас сегодня праздник, Стёпка, добыл прекрасных бойцов, безусловно, они хорошие воины. Я уверен, в своём
Раздаются восторженные вопли.
— Надеюсь, поединок будет интересным, усаживайтесь удобнее, бой будет долгим. Наши гости доставят нам удовольствие, — Борис Эдуардович усаживается и машет ручкой.
Гигант ухмыляется, профессионально становится в стойку, в глазах недобрый свет, он надвигается на Семёна как гора — моё сердце сжимается и обливается кровью, сейчас произойдёт нечто страшное, даже глаза жмурю.
В ответ на молниеносный удар противника, словно проносится вихрь, Семён непостижимым образом уходит в сторону и… хряск!
Открываю глаза, опять Семён перестарался! Гигант, раскинув волосатые руки, лежит навзничь, рот залит кровью, в пыли валяются выбитые зубы — возникает нереальная тишина, даже куры перестали кудахтать, все в шоке, не могут поверить в то, что произошло. Вдруг слышится участливый голос Семёна: — Может ему ещё можно помочь?
Благодушное настроение у окружающих меняется, враждебная тишина нависает над нами. Как выстрелы из пушек разносятся гневные голоса: — Смерть рабам!
Изрядно побледневший Борис Эдуардович встаёт: — Что там, с Васяткой?
— Представился, сердешный, — всхлипнул кто-то из толпы.
— Семью на полное содержание из моей казны, а с этими я разберусь.
— Смерть им! — вопит толпа.
— Согласен, но биться будет он, — Борис Эдуардович указывает перстом на меня, — на мечах, до смерти — если победит, пощадим, если нет — на колья.
Толпа ревёт в праведном гневе, что делать, выхожу на ринг, мне кидают меч, ловлю, ухмыляюсь, лезвие тупое как полено, рукоятка отбита, в местах крепления торчат голые заклёпки — решили перестраховаться, мужички.
На ринг, через верёвки, прыгает уже знакомый мне мужчина, со стальным взором в глазах. Он не улыбается, в руках держит мой меч — понравился, значит.
Я балансирую на руке, это подобие оружия, затем делаю отмашку и очерчиваю круги вокруг тела и головы. Тупой меч неожиданно для всех поёт как струны гитары, и исчезает, лишь огненная молния мелькает в воздухе. Смотрю в глаза сопернику, вижу, он всё понял, приготовился к смерти, но не ропщет, крепкий духом — как я не хочу его убивать.
Стремительно вскакивает с места Борис Эдуардович: — Стоп! Всё отменяется, мать вашу! Кто вы такие?!
— Люди, — с готовностью опускаю меч.
— Ладушки, отправлю в Господин Великий Ждан, там найдутся на вас бойцы. Всем расходится! — раздражённо рявкает
— Сволочи, весь кайф испортили! — слышу в толпе. С сожалением развожу руки.
На этот раз нас отводят в иное помещение, нам льстят, это для избранных рабов. Бревенчатая изба с окнами, правда, на них толстые решётки, есть нечто похожее на кровать — настил из досок, ведро — понятно для чего, даже стол с неизменным корытом — сволочи!
— Нам бы поесть, — невинно моргает детинушка Семён.
— Змей вам в корыто! — плюётся Стёпка, — такого мужика замочили!
— Я ж не специально, — хлюпнул носом Семён, и получилось у него так искренне, что Стёпка прослезился, почти по-человечески глянул на Семёна и мягко говорит: — Не думайте убежать, на кол посадим.
— В принципе нам и здесь хорошо, устали с дороги, погостим немного, — я пренебрежительно посмеиваюсь.
Мужчина со стальным взором, хлопает по плечу Стёпку: — Принеси им пожрать, да не в корыто, эти рабы дорогие, — он вскользь глянул на меня, нечто благодарности мелькнуло в его глазах, видно признателен мне за то, что я его не убил, а ведь, стоило мне сделать выпад, и его голова воспарила бы с плеч.
Стёпка ворчит, но распоряжение даёт. Со стуком грохнула задвижка, нас запирают, не успели достаточно осмотреться, как дверь вновь открывается. Нам вносят на блюде запеченный окорок и кувшин с вином. Вино я прошу заменить водой — на нас смотрят как на полоумных, но распоряжение выполняют — приносят кувшин с родниковой водой.
Сидим, вгрызаемся в сочное мясо, жир течёт по рукам, салфеток нет, вытираем пальцы пучками соломы.
— В принципе, жить можно, — еле выговаривает забитым ртом Семён, — кормят, поят, на прогулку выводят, всякие там развлечения, но боюсь, скоро это надоест. Как ты считаешь, Никита?
Не стал отвечать, только улыбаюсь. Мимо ходит народ, в окно изредка заглядывают, любопытно, похоже, не часто к ним попадают такие люди как мы. Один раз о прутья расплющилась глупая бабья морда, глаза как у перекормленной свиньи, Семён показал «козу» — вопль и ругань, затем в окно влетают кусочки дерьма — гостеприимный народ, однако!
До вечера не беспокоят, стараемся отдохнуть, Семён плюхается на голые доски, смотрит в потолок, я просто сижу. Наконец за дверями возникает некое шевеление, засов с грохотом откидывается, слышится ругань, топот множества ног — у нас гости — шумной толпой вваливаются хорошо вооружённые люди, становятся по бокам.
Благосклонно киваю, приглашаю сесть, шутку не принимают. Последним входит Борис Эдуардович, удивлённо смотрю на его потное лицо.
— Ба, вот это охрана! Неужели для нас такая честь? Вроде не кусались, — я не могу скрыть издевку.
— Непонятные вы люди, зачем провоцировать, — честно сознаётся он.
Он садится за стол, Семён нехотя сползает с досок, принимает сидячее положение, в глазах скука.
— Мне думается, из вас рабов сделать не получится, кости, конечно, можем поломать, повытаскивать жилы, а толку будет — нуль.