Химия без прикрас
Шрифт:
Я уже давно не чувствовала себя такой беспечной. Последний раз, наверное, когда, получив в кабинете травматолога заключение «сотрясение мозга» в пятнадцатилетнем возрасте, я шагала по улице под руку с братом и никак не могла понять, небо действительно стало чуточку голубее? Или я просто рада, что смогу отлежаться как следует дома?
Тем не менее, я вдруг подумала, что, возможно, все напасти теперь останутся позади, и я, больше не повторяя своих прошлых ошибок, смогу каким-то образом вырваться из-под чрезмерной опеки родителей, и когда-нибудь мне удастся расхлебать всю эту кашу с Женей. Может быть, моя белая
В актовом зале было невероятно душно. Несмотря на весь официоз, я, сидя в первом ряду на собрании старших классов во время первого урока, стала медленно стягивать с себя лицейскую жилетку. Впереди, на сцене, был выставлен длинный стол, за которым восседал практически весь наш преподавательский состав. По середине, сложив руки домиком и внимательно оглядывая входящих в помещение учеников, сидел Алексей Александрович, директор. По правую руку от него — мой папа, видимо, с коллегой из министерства. Конечно же, без Евгения дело не обошлось. Такое чувство, что он работает не личным папиным юристом, а его телохранителем.
Каждый заходивший в зал учитель или ученик первым делом искал в толпе сидящих именно меня. Конечно же, все были осведомлены, по какому поводу проводилось собрание. Девушки прихорашивались, ожидая местное телевидение, парни, лениво облокотившись о подоконники, вовсю демонстрировали свою незаинтересованность в происходящем. Ну, а учителя, широко улыбаясь, пытались не подавать виду, что им жутко неуютно из-за предстоящей съемки торжества. Если честно, как и мне.
Я вообще чувствовала себя ужасно глупо. Конечно же, я прекрасно понимала, зачем это все нужно директору, ведь настоящую причину остановки сердца Толяна замяли, преподнеся все в хорошем свете. И в итоге получается, что наш лицей — место, где воспитываются настоящие герои…
— Привет, герой дня, — услышала я голос Паши позади себя. И, признаться, мне даже стало немного легче. Все-таки друзья могут помочь хотя бы просто своим присутствием.
— Да не боись ты так! Выйдешь, наградят, и сядешь обратно! И все, сможешь забыть, как страшный сон, — Наумов казался каким-то особенно веселым.
— Некоторые сны, Пашенька, не забываются, — промямлила я и села на стуле ниже, стараясь спрятаться от чужих внимательных глаз. — А где Хвост и Штирлиц?
— Лазарко Штирлица отловила, не знаю, зачем, — ответил Пашка. Я развернулась и увидела, как он одной рукой полез в карман за телефоном.
— Вот, а Фаня написала, что уже в раздевалке и бежит сюда.
Я мысленно улыбнулась, вспомнив, как Фаня призналась, что ей нравится Наумов, и уже хотела вставить ехидное словцо про их переписку, но тут мои глаза уцепились за фигуру Лебедева, вошедшего в актовый зал.
В числе последних заходящих, он широким шагом прошел в проходе между стульями к преподавательскому столу и занял пустующее место прямо рядом с Женей. Я не смогла скрыть улыбку, увидев, как они почти незаметно кивнули друг другу. Потом Дмитрий Николаевич встретился со мной взглядом. Всего лишь на мгновение. Он чуть придвинул стул к столу, снял очки и, недовольно посмотрев сначала на закрытые наглухо окна, а потом на расслабляющего галстук Алексея Александровича, закатал по локоть рукава белой рубашки. Надо же, я никогда не видела, чтобы он надевал что-то белое… Внутри стало растекаться тепло при виде черных вытатуированных
— Не пались, хватит пялиться, — голос Наумова у самого уха сумел немного отрезвить меня. Я опустила голову, пытаясь прогнать навязчивые воспоминания. Щеки пылали огнем. Представляю, как я выглядела со стороны.
Вскоре в зал зашла съемочная группа: оператор со здоровенной камерой и женщина, одетая в строгий брючный костюм. Она направилась прямо к директору, а тот немного взволнованно поднялся с места и пошел к ней навстречу.
Фаня, влетев в актовый зал, устроилась рядом с Наумовым, а я, только поглядев по сторонам, поняла, что по три стула рядом со мной были абсолютно пустыми. Да я просто прокаженная какая-то.
Вопреки моему желанию, чтобы все поскорей началось и поскорей закончилось, мероприятие затягивалось. Загнанные в зал ученики начали изнывать от духоты, но завхоз наотрез отказалась открывать окна. Люди стали обмахиваться первыми попавшимися под руки предметами: тетрадками, учебниками, дневниками… А Алексей Александрович под дружное громкое недовольство быстрыми шагами прошел через проход к выходу из зала. Его не было еще около десяти минут. За это время ребята уже стали поглядывать на меня с привычным неодобрением, а учителя призывали прекратить общий гул.
Когда Алексей Александрович вернулся, все оживились. В след ему вошли оставшиеся, и двери актового зала наконец закрылись. Вот бы сейчас перенестись на пару часов вперед…
Я совершенно упустила, когда именно Анька оказалась рядом со мной. Она была единственным человеком, спокойно сидевшим на соседнем стуле. Повернувшись ко мне, она как-то очень странно и загадочно на меня взглянула. Но в чем причина этой ее загадочности, мне было непонятно. А тем временем, директор уже начал свое выступление.
Все проходило спокойно и со свойственным для школьных мероприятий веянием обязаловки. Когда Алексей Александрович попросил меня подняться на сцену, к столу, сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Я, еле переставляя ноги, прошла к директору и к отцу с коллегой и получила какую-то яркую грамоту из их рук. А потом, стараясь изобразить приветливое и благодарное лицо, пожала руки сначала тому же директору, потом папиному коллеге, а затем и отцу, который меня еще и легонько обнял. Зал аплодировал, кто-то из учителей гордо поднимал подбородки, кто-то из ребят даже выкрикивал мою фамилию, похоже, вполне беззлобно…
А я стояла на сцене, трясла руку кого-то из министерства здравоохранения и думала о том, что за столом сидит человек, который за неделю спасает не один десяток жизней. Просто потому, что это — его работа. И ведь никто ему за это пестрые бумажки не дает.
Уходя со сцены, я еще раз встретилась с Дмитрием Николаевичем взглядом. Но вместо того, чтобы в очередной раз увидеть, как он, мастерски изобразив полную незаинтересованность, отвернется, я разглядела в его взгляде нешуточное беспокойство. Он проговорил какое-то слово, но оно потонуло в общем гуле аплодисментов. Я успела только нахмуриться и пройти к своему месту. Директор завершал линейку пафосной речью, а вот внутри меня не на шутку стала разгораться тревога. В чем дело? Я ни разу не видела, чтобы Дмитрий Николаевич выглядел бы настолько обеспокоенным.