Химия без прикрас
Шрифт:
Звучало это настолько угрожающе, что я, нервно сглотнув, глядя в его прищуренные, искрящиеся яростью глаза, согласно киваю и стягиваю с себя куртку, затем рубашку и, наконец, кофту, заметив, что сбоку она насквозь пропиталась кровью. Это что, моя кровь?
Оставшись по пояс в одном белье, ложусь на кушетку, наблюдая, как химик, поменяв перчатки на руках, склонился над моим животом, а Стеглов, докурив сигарету, заходит в машину и присоединяется к моему преподавателю.
С одной стороны, хочется приподняться и глянуть на нанесенный урон, но с другой, судя по сосредоточенным лицам бригады, мне
— Надо шить, — наконец проговорил Серега, обращаясь к химику.
— Вижу, — ответил он. — В больницу нельзя.
— Дим, — возразил Серега. — Зашивать и недельку цефазолина. Надо в больницу. Понимаешь, надо шить!
— И зашьем! — грубо огрызнулся Дмитрий Николаевич. — Вызов сдадим ментам и у станции зашьем. Дмитриева, ты как? Голова не кружится? Надо продержаться еще какое-то время, а там и подлатаем тебя.
— Надо, значит продержусь, — киваю я, чувствуя сильное головокружение, но умалчивая о нем. Это ерунда, уверена. Просто царапина. Кровью же не истекаю.
Почувствовав, как на рану в моем боку что-то накладывают, приподнимаюсь по команде химика и засовываю руки в рукава своей блузки. Лебедев ловко застегивает на мне пуговицы, несмотря на все мои возражения, что я способна одеться сама. В моей голове мелькала назойливая мысль, которую я изо всех сил старалась отогнать от себя прочь: он меня больше с собой не возьмет.
— Сережа, прости, что рубашку тебе попортила, — дрожащим голосом проговорила я.
— Это не ты попортила, не извиняйся, — ответил Серега. — Приехали, — проговорил он, когда послышался звук подъезжающей машины. Видимо, полиция подоспела.
— Дмитриева, лежишь тут так тихо, как только можно, — сказал химик. — Будет больно — терпи. Стонать и жаловаться нельзя. Помирать на моей смене тоже нельзя.
— Помирать? — выдыхаю я. Что там за ранение-то?
— Это я на всякий случай.
Не знаю, сколько я так пролежала, уставившись в люк реанимобиля на крыше. В какой-то момент, я почувствовала, что начинаю просто отключаться. Сон и усталость навалились на меня с такой силой, что не поддаться соблазну и не погрузиться в вязкую темноту сновидений было почти невозможно. Сейчас бы хоть немного поспать. Кажется, уже прошла целая вечность.
— Не спим, не спим! — чья-то ладонь легонько хлопала меня по щекам.
— Да я и не… О-о-ой…
— Потерпи, Марин, пока шок был, боль не была такая сильная, сейчас надо потерпеть, — у изголовья устроился Серега, а рядом со мной химик и, приподняв край рубашки, быстро взглянул на рану и достал из кармана телефон.
— Машуля, привет, — будничным тоном поздоровался он. — Я тоже рад. Ты уже как, закончила? А можешь немного помочь? К девятой станции пусть подвезет тебя. Тут зашить надо порезик один. И цефазолина семь возьми, будь добра. Ну, большой порезик. Ага, пальчик порезали, — слышу, как химик смеется. — Нет, я же обещал. Да в прошлом, серьезно! Да цел я, цел! Это не мне, — встречаюсь с обеспокоенным взглядом Дмитрия Николаевича и чувствую почему-то жуткий стыд, что доставила столько проблем.
— Не спим, Дмитриева, — снова это похлопывание по щекам. Нет, пожалуй, перед ним не буду извиняться.
Доехав до станции, с удивлением отмечаю для себя, что уже прилично стемнело. Сколько же мы передавали этот проклятый вызов?!
— Димочка, ты же обещал, что больше в драки не полезешь? — слышу голос Маши совсем рядом с собой. — Ой, Марина?
— Привет, Маш, — здороваюсь я и стараюсь улыбнуться. — А Леша тут?
— Он в машине, позвать?
— Ни в коем случае! — чуть громче, чем рассчитывала, прошу я.
— Давай, я зашью. Не надо внимание привлекать, — бормочет химик, и я слышу шуршание пакета, передаваемого Машей. — Собачнику твоему я сам все объясню. Можешь ему так и сказать.
— Так, Димон, я на станцию. Нужен тебе сейчас? — Серега выпрыгнул из машины.
— Нет, я зашью, — отозвался Лебедев. — Иди, Маш, я справлюсь, тут ерунда.
— Ладно, мы пока рядом побудем, если что — звони, я подойду, — сказала Маша и вышла следом за врачом. В машине мы с химиком остались вдвоем.
Он молча надел новые перчатки, расстегнул на мне рубашку и убрал кровоостанавливающие марли. Движения ловкие, уверенные, словно отточенные годами. Интересно, много ему приходилось зашивать ножевых ранений?
— Ой! — шиплю я, когда чувствую прикосновение иглы. — Это что?
— Лидокаин, — отвечает химик. — Думаешь, я буду «на живую» шить?
— Надеюсь, что нет, вы же не фашист… Ай! Хотя я не уверена!
— Не дергайся, времени мало. Сейчас на вызов отправят, и придется шить в дороге. И тогда на твоем животике будет не аккуратный шов, а произведение постмодернизма.
— Вы шутите. Значит все не так плохо? — с надеждой в голосе спрашиваю я.
— Швы — это не самое страшное, — серьезно отвечает он. — Главное, как заживет. Антибиотики колоть надо будет. Одному Богу известно, где до этого побывал чертов нож. На «три» глубокий вздох. Не вздумай орать. Раз, два, три…
Я молчала, хоть и чувствовала все, что со мной делают. Даже боль чувствовалась, правда как-то странно, отдаленно. Дмитрий Николаевич торопился и не стал ждать, когда лидокаин полностью обезболит. Я послушно вдыхала по команде, ощущая, как прокалывают края моей раны. Восемнадцать проколов. В спешке. Девять швов. Порезик, ага…
— Вы красиво хоть шьете-то? — хочется как-то отвлечься от раздумий, что именно могли резать этим ножом до меня.
— Обижаешь! — слышу, как усмехнулся Лебедев. — Будущий муж будет в восторге!
— Вы либо оптимист, либо с юмором у вас не очень, — горько усмехаюсь я. — Дмитрий Николаевич, — позвала я, почувствовав медленно подступающую панику.
— Чего тебе?
— Я боюсь, — тихо признаюсь я и чувствую нарастающий ком в горле. Наверное, высказав это вслух, я в первую очередь призналась в своем страхе самой себе. Лебедев молча и аккуратно обрабатывает края раны йодом и, закончив, заглядывает в мои глаза. Стыдливо закрываю их, уронив слезы и тихо всхлипнув, но едва не вскрикиваю от неожиданности, потому что чувствую, как его рука, уже без перчатки, вытирает слезы с моих щек.