Химия без прикрас
Шрифт:
— Да, совсем не так, — подтвердила я его слова.
— Я так и думал, — вздохнул Паша и опустил глаза. Я только раскрыла рот, чтобы извиниться перед ним, как Наумов меня перебил: — Знаешь, мне будет приятно думать, что ты будешь в безопасности, и твои чувства будут взаимны. Но если он только посмеет…
— Паш, скоро выстроится целая очередь тех, кто хочет набить Лебедеву лицо, — усмехнулась я и с огромным облегчением заметила, как Паша тоже улыбнулся. — Странно, правда? Мужик хороший, а все вокруг на него наезжают…
— Так потому и наезжают. Потому что бесятся, что он хороший.
— Наверное, — задумчиво протянула я, а
— Да, Дмитриева, ну ты и влипла! А чего ты психуешь-то так? Еще же ничего не случилось!
— Да не знаю, Паш, прямо бесит меня вся эта ситуация! И этот Евгений дурацкий… Что мне делать?
— Ничего, — пожал плечами Наумов.
— В смысле «ничего»? — признаться, я ожидала, что он снабдит меня, как минимум, точной инструкцией с расписанными вперед дальнейшими действиями. Ну, или, просто возьмет и легким взмахом руки решит все мои проблемы…
— В прямом. Ничего не делать. Лебедеву, думаю, стоит рассказать, а так — ничего не делай. Марин, ты же не будешь вечно учиться у Дмитрия Николаевича. Через два месяца ты больше не будешь его ученицей. Я вообще не понимаю, в чем проблема. Не сможете еще пару месяцев поскрывать свои отношения?
— Ты прав, Пашка… — вздохнув, согласилась я и, сумев немного расслабиться, принялась, как и Паша, за изучение меню.
***
Тот факт, что училась я теперь абсолютно без выходных, никак не смущал меня. Казалось, на меня навалилось столько проблем иного характера, что учеба воспринималась настоящим отдыхом. К дополнительным по химии, на которой мы теперь стали разбирать такой интересный материал, что каждое занятие для меня проходило просто взахлеб, прибавились дополнительные по биологии, но уже с репетитором, и по английскому, которым, по мнению родителей, всегда надо усиленно заниматься. В принципе, у меня никогда особо не было свободного времени, так что тремя часами больше… Ощутимо, но пережить можно. Тем более, я прекрасно понимала, для чего это все надо.
Но вот что действительно раздражало, так это полное отсутствие какой-либо свободы действий. Понятное дело, что и раньше, еще до знакомства с Лебедевым, поминутно расписанный график не давал мне свободно вздохнуть, но теперь постоянные попытки мамы вывести меня на дружеский разговор, Евгений, который стал почти частым гостем у нас дома… Все это просто сводило с ума, и у меня регулярно возникала навязчивая мысль, что мне приходится проживать чью-то чужую жизнь, полную благодатей, которые для меня являются просто невыносимыми.
А еще больше расстраивал тот факт, что те люди, с которыми мне хотелось хоть как-то пооткровенничать, поговорить по душам, да и чего уж греха таить, просто обнять и помолчать о чем-то сокровенном, настолько погрязли в бесконечной рабочей рутине, что я стала чувствовать себя совершенно одинокой. В те редкие моменты, когда я видела Дмитрия Николаевича, рядом постоянно находился
Обидно еще и то, что Леша стал чаще обычного сбрасывать мои звонки. Когда мне удалось, наконец, урвать немного его внимания, он с такой радостью рассказывал о том, что дела в его вет. клинике идут в гору, о Машке, которая мне привет передает… В общем, я просто не стала грузить его проблемами, и, искренне порадовавшись за брата, так ему ничего и не рассказала, ни о Евгении, ни о маминых кознях, ни о своем паршивом внутреннем состоянии.
Фаню, такое чувство, теперь интересовали только мои отношения с химиком. Так что я стала ее откровенно избегать. Что удавалось, кстати, с большим трудом. В итоге, они с Аней стали держаться от меня немного «особняком». Но я очень надеялась, что мои секреты все еще не дошли до Ани. Хотя, с другой стороны, если бы дошли, думаю, я об этом бы узнала.
Иногда очень хотелось рассказать им обеим о том, что выкинула моя мамочка с этим супер-юристом, но как только я набиралась храбрости начать разговор, желание тут же куда-то улетучивалось. Нет. Не могу, хоть убейте. Не хочу.
Так мне все надоело…
Если я раньше думала, что я по-настоящему одинока, то сейчас я поняла, что это были просто цветочки. Самое страшное — это когда судьба-злодейка дает тебе то, в чем ты так отчаянно нуждаешься, а потом забирает это у тебя. И тебе остается только тупо сжимать руками пустоту, ощущая где-то в районе груди огромную дырень. А потом горькая и такая тоскливая мысль, что лучше бы тебе и не знать всей этой свободы вовсе.
Подаренный на мое восемнадцатилетие телефон стал для меня настоящей отдушиной. Редко, невероятно редко, мы могли переписываться с Дмитрием Николаевичем. А еще реже — созваниваться, ведь я скрывала наличие телефона, боясь потерять и его, а Дмитрий Николаевич просто пропадал то на уроках, то на сменах. Но я так дорожила этими минутами, этими сообщениями, которые я теперь стирала поздно ночью, укрывшись с головой под одеялом, напоследок, перечитывая их, словно желая запомнить наизусть. А потом, чувствуя себя такой же пустой, как и память этого телефона, я засыпала с мыслью, что ничто не сможет заменить мне настоящих прикосновений, живого тепла этого человека, так прочно пустившего во мне корни.
Единственный, кто меня хоть немного поддерживал — это Пашка Наумов. Он не навязывал мне свое внимание, не лез в разговоры и не пытался сам их завести. Он был в стороне, но всегда был рядом. И в тот самый день, когда я еле отговорила себя от такой соблазнительной возможности снова почувствовать тепло рук химика, обнимающих меня, я прошла мимо лаборантской кабинета химии, дойдя до холла на третьем этаже и, прижавшись лбом к окну, закрыла глаза, чувствуя, как по щекам скатились маленькие слезинки.