Хирург возвращается

Правдин Дмитрий

— Как вы можете так цинично рассуждать? — спрашиваю я, но уже без должной уверенности в голосе.

По сути, она права. Своим вмешательством я лишь на некоторое время отсрочил смерть больного Вальтера, и сейчас он вынужден страдать дальше. То существование, которое он влачит в отделении, жизнью уж никак не назовешь.

— Да бросьте, доктор, играть в благородство, — отмахивается Вероника, — и произносить пафосные речи. Ваша победа оборачивается продолжением терзаний.

— То есть, вы считаете, надо было стоять и смотреть, как пациент

истекает кровью?

— Ничего я уже не считаю, — отворачивается Вероника. — Разрешите, я тут уберусь, и мне следующих пациентов надо перевязывать.

— Да, да, конечно! — Я отхожу, стараясь не мешать ей и санитарке затирать разбрызганную по всему перевязочному кабинету зловонную кровь.

Я направляюсь в палату к Вальтеру: надо убедиться, что кровотечение хоть и временно, но отступило. У входа в палату меня поджидают его жена и дочь.

— Скажите, доктор, долго он еще протянет? — задает извечный вопрос жена пациента, Лидия Ивановна — худая, изможденная женщина лет шестидесяти, с красными, воспаленными от хронического недосыпания глазами. Судя по истории болезни, Вальтер приходится ей ровесником.

— Я не господь бог, но сделаю все, что в моих силах, чтобы это так скоро не произошло. Сейчас станет известен результат его анализа, и, я думаю, мы незамедлительно начнем переливать кровь.

— Зачем? Доктор, зачем, скажите, ему переливать кровь? — спрашивает дочка Вальтера, рано располневшая дама в сером шерстяном костюме.

— Как зачем? — Я обескураженно гляжу на обеих родственниц ракового больного. — У него только что состоялось значимое кровотечение. Полагаю, кровопотеря довольно приличная. Мы ее восполним.

— Не надо ничего восполнять! — Дочка прямо-таки надвигается на меня мощным бюстом. — Мы с мамой против. Правда, мама? — Она, сдвинув к переносице брови, грозно глядит в сторону матери.

— Ленушка, я не знаю, — мямлит мама, не поднимая глаз.

— Нет, так дело не пойдет! — возражаю я. — Больной бледный, покрыт липким потом, пульс частит, давление низкое: налицо все признаки огромной кровопотери. Сейчас принесут анализ, и я сразу же иду за кровью. Больной в сознании, адекватен и сам может за себя решать: согласен или не согласен он на переливание. Я с ним немедленно переговорю, — после этих слов я пытаюсь вернуться в палату к Вальтеру.

— Доктор, погодите секундочку! — Ленушка загораживает мне дорогу и переходит на шепот: — Дмитрий Андреевич, не надо переливать кровь моему отцу! Я вам денег дам, только не переливайте!

— Что за бред? Вы в своем уме?

— Тихо! Не надо кричать, а то мама услышит.

— Пускай слышит! Вы что мне предлагаете?

— Я вам предлагаю оставить моего отца в покое и дать ему спокойно умереть! — не выдерживает дочь.

— В таком случае надо сидеть дома, а не вызывать «скорую» и мчаться в больницу! А раз вы тут, то будем оказывать помощь в полном объеме! Так что не стойте у меня на дороге!

— Это не я вызвала «скорую», а мама! — чуть не плачет Ленушка. — Доктор,

мы все так устали ждать! Вы просто не понимаете!

— Я все понимаю, но на должностное преступление не пойду! И не надо предлагать мне деньги: это мерзко!

— А я в Интернете читала, что онкологическим больным нельзя переливать кровь. Пишут, что это может стимулировать рост опухоли. Это правда?

— Правда, но не в конкретном случае: куда уж тут, по-вашему, дальше стимулировать? Я переливаю кровь из-за тяжелой кровопотери.

Анализ Вальтера оказывается очень плохим, и я, несмотря на возражения родственников, все же вливаю две дозы крови и две дозы плазмы. Покончив с Вальтером, я отправляюсь обедать: как раз подошло время.

Обед, по больничным меркам, оказывается просто шикарным и не идет ни в какое сравнение с тем, что приходится наблюдать в лечебных учреждениях Петербурга. Наверное, сказывается небольшое число пациентов в стационаре да меньший размах воровства. Не стану описывать меню, а то после всех этих кровавых подробностей гастрономические излишества выглядят непристойно. Скажу только одно, что все очень вкусно.

После обеда занимаюсь документацией, а когда часам к трем выхожу из ординаторской, вижу, что персонал как-то сам собой растаял. На посту осталась только дежурная смена, да в своем кабинете возится Зинаида Карповна. Григорий Петрович тоже засобирался домой:

— Рабочий день подошел к концу, пора и честь знать!

— Не рановато ли собрались?

— В самый раз. Пока переоденусь, как раз пробьет без пятнадцати четыре: финал! Впереди выходные: много дел накопилось. У вас какие планы?

— Пока никаких. Живу при больнице, питаюсь тут же, так что я всегда под рукой. Вы когда дежурите?

— Завтра, так что надо поскорее отсюда убираться. В субботу приду, добью выписные истории.

— Если понадобится моя помощь, не стесняйтесь — зовите! — Мы меняемся номерами телефонов.

К четырем часам в отделении остаются только дежурные медсестра и санитарка. Скучая, я прохожу по отделению, заглядываю в свои палаты: все тихо. Вальтер спит, повязка на шее остается сухой. После переливания крови и плазмы на его щеках наметился нездоровый румянец. Поднимаюсь в реанимацию и проверяю послеоперационного пациента: настораживающих моментов не вижу, все происходит, как и должно быть. Оставляю запись в истории болезни и решаюсь поговорить по душам с заведующей хирургическим отделением.

— Что вам угодно? — зло спрашивает у меня Зинаида Карповна.

— Мне угодно с вами пообщаться.

— Мне сейчас некогда! Вы видите, — она кивает на нисколько не уменьшившийся ворох бумаг, — много работы.

— Хорошо, скажите, когда подойти.

— В воскресенье я дежурю, можете подойти, — несколько смягчается заведующая. — Со следующей недели я вам поставила четыре дежурства. Неделю вам даю на адаптацию.

— Вы очень любезны, Зинаида Карповна, — от всей души улыбаюсь я. — Запишите мой номер телефона.