Хирург
Шрифт:
— Кого ты имеешь в виду, говоря о Восточной Азии?
— Китайца или японца. Или выходца из Индии. Не исключено также, что это коренной американский индеец.
— А это можно подтвердить? И достаточно ли этого образца, чтобы определить ДНК?
— К сожалению, нет. Волос был срезан, а не выпал естественным путем. На нем нет фолликулярной ткани. Но я уверена, что он принадлежит не европейцу и не африканцу.
Женщина-азиатка, думала Риццоли, возвращаясь к себе. Как это связать с делом? В застекленном коридоре, ведущем в северное крыло, она остановилась и, щурясь
Она обернулась и удивилась, увидев Мура, который направлялся в южное крыло. Он бы так и не заметил ее, если бы она его не окликнула.
Он остановился и неохотно повернулся к ней.
— Тот длинный черный волос, найденный на полу ванной Хойта, — сказала она. — Лаборатория подтверждает, что он принадлежит азиатской женщине. Возможно, есть еще одна жертва.
— Мы обсуждали это.
— Когда?
— Сегодня утром, на совещании.
— Черт возьми, Мур! Не обращайтесь со мной как с балластом!
Его холодное молчание было резким контрастом ее эмоциональной вспышке.
— Я тоже хочу достать его, — выпалила Риццоли. Медленно, неумолимо она приблизилась к нему, встав почти вплотную. — Я хочу достать его не меньше, чем ты. Позволь мне вернуться.
— Это не мое решение, а Маркетта. — Он отвернулся, намереваясь уйти.
— Мур!
Он нехотя остановился.
— Я так не могу, — сказала она. — Эта наша вражда… я не вынесу.
— Сейчас не время говорить об этом.
— Послушай, я виновата. Я очень разозлилась на тебя из-за Пачеко. Я понимаю, что это слабое объяснение моему поступку. И не снимает с меня вины за то, что я рассказала Маркетту про вас с Корделл.
Он повернулся к ней.
— Зачем ты это сделала?
— Я только что сказала, зачем. Я злилась.
— Нет, дело не в Пачеко. Все это из-за Кэтрин, не так ли? Ты с самого первого дня невзлюбила ее. Ты не могла смириться с тем, что…
— Что ты в нее влюблен?
Повисла долгая пауза.
Когда Риццоли заговорила, она не могла удержаться от сарказма:
— Знаешь, Мур, сколько бы ты ни распространялся насчет женского ума, женских способностей, ты все равно падок на то, на что западают все мужчины. На сиськи и задницу.
Он побелел от злости.
— Значит, ты ненавидишь ее за внешность. И злишься из-за того, что мне это нравится. Знаешь, что я тебе скажу, Риццоли? Какому мужику можешь понравиться ты, если сама себе не нравишься?
Она с горечью смотрела ему вслед. Еще недавно она бы ни за что не поверила, что Мур может произнести такие жестокие слова. Слышать их от него было вдвойне больнее, чем от кого бы то ни было.
И еще горше было сознавать, что, возможно, он сказал правду, в которой она не смела себе признаться.
Внизу, в вестибюле, она остановилась возле мемориальной доски в память погибших полицейских Бостона. Их имена были выгравированы в алфавитном порядке, начиная с Эзекиля Годсона, погибшего в 1854 году. На полу стояла ваза с цветами. Будешь
Она вышла из здания и подошла к своей машине. Порывшись в бардачке, нашла карту Новой Англии. Разложив ее перед собой на сиденье, она отыскала уже знакомые названия и задумалась, какое выбрать первым: Нэшуа, штат Нью-Гемпшир, или Литию, на западе Массачусетса. Уоррен Хойт пользовался банкоматом в обоих городах. Осталось только подбросить монетку.
Риццоли завела двигатель. Было десять-тридцать утра; до Литии она добралась лишь к полудню.
Вода. Это все, о чем могла думать Кэтрин. Ее прохладный чистый вкус мерещился ей как в бреду. Она думала обо всех фонтанах, которые могла бы сейчас осушить, вспоминала умывальники в больничных коридорах, из кранов которых текли ледяные струи, обжигающие губы, подбородок. Она думала о ледяных компрессах, о пациентах, которые после операции жадно тянули шеи и разжимали свои спекшиеся губы, только чтобы получить заветные капли жидкости.
И еще она думала о Нине Пейтон, связанной в своей спальне, сознающей приближение собственной смерти и все равно мечтающей только об утолении жажды.
«Вот как он мучает нас. Вот как ломает. Он хочет, чтобы мы умоляли дать глоток воды, чтобы умоляли о спасении. Ему нужен полный контроль. Он добивается признания своей власти».
Всю ночь Кэтрин лежала, созерцая горящую лампочку. Несколько раз она проваливалась в сон, только чтобы проснуться в панике. Но паника не бывает долгой, и со временем, когда ее тело уже не могло сражаться с тугими оковами, она погрузилась в состояние лихорадочного возбуждения. Она находилась в каком-то кошмаре между забвением и реальностью, и все ее мысли были подчинены только жажде.
Скрипнули половицы. Дверь в подвал распахнулась.
Она резко очнулась от забытья. Сердце застучало так сильно, что, казалось, еще немного, и оно выпрыгнет из груди. Она вдыхала холодный воздух подвала, пропитанный запахами земли и сырого камня. Дыхание сбилось, когда шаги приблизились и она увидела его, нависающего над кроватью. Свет от одинокой лампочки отбрасывал тень на чужое лицо, и оно стало похожим на улыбающийся череп с пустыми глазницами.
— Хочешь пить, да? — сказал он. Какой тихий голос. Какой вкрадчивый.
Она не могла говорить из-за клейкой ленты на губах, но он прочитал ответ в ее безумном взгляде.
— Посмотри, что у меня есть, Кэтрин. — Он протянул ей бутыль, и она расслышала, как звенят в ней кубики льда, а на запотевшем стекле выступили капельки воды. — Хочешь глотнуть?
Она кивнула, глядя не на него, а на бутылку. Жажда сводила ее с ума, но она уже думала о том, что будет дальше, после этого драгоценного глотка. Планировала свои действия, взвешивала шансы.
Он налил воду в стакан.