Хирурги человеческих душ
Шрифт:
К дебютной совместной трапезе с помощниками прокурора Николай расстарался и «затоварился» пирожными. В ходе чайной церемонии он то и дело неустанно подкладывал лакомства Авергун и Торховой. Сам же потягивал чаёк, не сводя с дам умильного взора.
– Коля, ну так же нельзя, – укорила его Мелисса Марковна.
– Пухну с голоду, господа помощники прокурора! – опрометью вскочив со стула, склонив в почтительном полупоклоне голову и, двигая пухлыми, как у хомяка, щеками, поскоморошничал Бойцов. – Недоношенное дитя революционной эпохи. Недоедаю, недосыпаю, недопиваю… Дистрофия-с, господа помощники! Да-с… Как говорится,
Торхова и Авергун сначала застыли в изумлении, а потом так и покатились со смеху, обессиленно отмахиваясь от внешне сытенького, полухулиганского вида паяца. Вдохновлённый же успехом Коля с удвоенной энергией пошёл сыпать новыми шутками и прибаутками, коих хранилось в запасниках его памяти великое множество.
Мелисса Марковна и Ульяна Васильевна полюбили Николая, как обожают забавного ребёнка-переростка, не претендующего ни на что, кроме радости общения. Они прощали ему выходки, каковые никогда не дозволили бы кому-то другому. Бойцов же, коему безмерно льстило то, что его принимают неподкупные люди из надзорной инстанции как своего, при визитах пичкал женщин конфетками, поминутно вскакивал, прищёлкивая каблуками, щедро одаривал дам комплиментами и изыскивал для них неслыханные ласкательные аллегории. При расставании он церемонно целовал женщинам ручки, а Мелиссе Марковне – каждый пальчик в отдельности.
И надо же было такому приключиться, что Коля «прокололся». Неведомым шальным ветром занесло в его бесшабашную ушастую башку непонятное, но нежно звучащее для непосвящённого словечко. И однажды он им воспользовался. При прощании, лобзая пальчики «ладным чинушечкам в мундирчиках», он выплеснул с наигранно-неизбывной тоской: «До свидания, бесценные мои профурсеточки! Как перетерпеть мне предстоящую разлуку? Не перенесу!». И те откликнулись той же шутливой взаимностью.
Сколь же неистовым оказалось возмущение Авергун и Торховой, когда знакомая «филологиня» просветила их, что понятие «профурсетка» имеет сложную этимологию. Этот с позволения сказать термин заимствован от древних римлян, у коих, наряду с «лупой» (волчица), обозначал легкомысленных девушек, ловящих свой шанс. Века спустя, в Англии и Франции им обзывали тех продажных девок, что сами предлагают себя. Перекочевав в Россию, понятие осело в уголовной среде, трансформировавшись в «профуру». Короче, это слово со сложной исторической судьбой означает, ни много ни мало… дешёвую проститутку.
– Что! Дешёвая проститутка! – услышав резюме, вскричала почти целомудренная Мелисса Марковна, и упала в непродолжительный обморок.
– Ну, на худой конец – просто проститутка! – в приступе отчаяния стенала верная мужу и мало что уже соображавшая Ульяна Васильевна. – Но дешёвая! Нет, это выше моих сил! Хотя… Даже и не скажу, что лучше: дешёвая шлюха или дорогая? Миля, как ты думаешь?
– Ах, оставь меня! – оттирала виски в приступе мигрени и сценически ломала руки, целованные подлым циником, Авергун. – А что правильнее: незваный гость хуже татарина, или незваный гость – лучше татарина?
Придя в себя, бесконечно уязвлённые в собственной женской слепоте и доверчивости, помощницы прокурора бескомпромиссно постановили: «В пятый кабинет больше не ступит нога этого нахала и проходимца! Этого коварного пустобрёха!»
И напрасно лепетал, тужась им что-то втолковать, пришибленный ужасной
И вот сегодня Бойцов пожаловал с «тортом мира». От лобовых атак он решил перейти к манёврам, обзываемых «тихой сапой». Выждав, когда из кабинета помощников прокурора удалится посетитель, он просунул внутрь кабинета коробку, а дверь тотчас прикрыл, оставшись в вестибюле неопознанным. Теперь выйти наружу из кабинета номер пять было реальным лишь при условии принятия льстивого подношения.
Диалог между Авергун и Торховой, доселе обсуждавших жалобу ходатая, стих, подобно морю при полном штиле. Оттуда доносилось только внезапно участившееся дыхание женщин.
Первой не выдержала любопытная Торхова, тихонько подёргавшая дверь и осторожно заглянувшая в щёлочку притвора. Однако из залитого солнечным светом кабинета невозможно было различить, что происходит в полутёмном вестибюле. Да и Николай предусмотрительно отступил вбок.
– Брать или не брать? – принялась размышлять вслух Ульяна Васильевна.
– Бойтесь данайцев, дары приносящих! – предостерегла её Мелисса Марковна. – Щас кэ-эк шандарахнет!
Общеизвестно, что томление неизвестностью для женщины – вещь непереносимая. Торхова повторно подёргала дверную ручку, пошепталась с подругой и даже принюхалась к коробке. Тем временем проницательная Авергун позвонила по телефону Подлужному и без предисловий спросила:
– Брать или не брать?
– Я не знаю о чём речь, – прикинулся простачком Алексей, – но брать надо.
Торхова в очередной раз прикоснулась к коробке, колеблясь, переглянулась с Авергун, и, наконец, приняла «залог перемирия».
Сознавая, что промедление смерти подобно, что железо куют, пока горячо, Бойцов тотчас, со сверхсветовой скоростью просунул свой гладко выбритый «бильярдный орган мышления» в кабинет, остальное, оставив снаружи. Возник эффект, именуемый в цирковых аттракционах «говорящая голова».
Ослеплённый солнечными лучами, пытаясь из неудобного положения отыскать взглядом Торхову, испуганно ойкнувшую и отпрыгнувшую в угол, Коля непродолжительное время молчал, потешно водя выпученными глазами.
Привыкнув к свету, «голова профессора Доуэля»19, глотку которой слегка передавило дверью, принялась хрипло вещать, выкрикивая фразы, ясные исключительно осведомлённым лицам: «Повинную голову меч не сечёт! А уж если сечёт, то валяйте сразу, чтоб без мучений… Как на гильотине!»
Женщины не знали, что и делать: то ли смеяться, то ли снизойти до раскаявшегося незадачливого грешника.
– Ну что, Ульяна Васильевна, может, простим повинную голову? – отозвалась отходчивая Мелисса Марковна.
– А стоит? – засомневалась подруга.
– Дадим уж ему последний шанс, – протянула Авергун невидимую «руку помощи» Бойцову. – Вы же больше не будете, Николай?
– Н-не буду! – давясь спазмами, спешно заверила «говорящая голова».
– Слово?
– Слово, слово! – поспешно поклялся сыщик.