Хирурги человеческих душ

Фурашов Олег Владимирович

– Бог с вами, заходите.

Примирение состоялось. Четвёрка разместилась за столом и приступила к ритуальному чаепитию, символически даже чокнувшись чашечками.

– Вы, Коля, относительно легко отделались, – уже посмеиваясь, подвела итог размолвке Мелисса Марковна.

– В мире всё относительно, – отозвался тот. – Миг отсидки, пардон, попой на электрической плитке почудится вечностью, а ночь с очаровательной девушкой – прекрасным мигом.

– Или вот ещё на заданную тему, – развил соло друга Подлужный. – Двое рецидивистов в камере «по фене ботают»²⁰. Один на нарах развалился, а другой в классической позе – руки за спину – из угла в угол шастает: сколько дней отсидки осталось,

вычисляет. И второй спрашивает у того, что на нарах: «Слышь, Вован, я любую фигню понимаю, но что такое теория относительности, не въезжаю». «Чухан! – насмехается тот. – Это же элементарно. Сейчас, допустим, ты что делаешь?». «Как что? Хожу». «Это ты думаешь, что ходишь, а в натуре ты – сидишь».

На радостях приятели готовы были рассыпаться в байках и анекдотах до бесконечности, если бы слаженный дуэт не прервала секретарша Римма, пригласившая их на заслушивание к прокурору.

9

С работы домой Подлужный добрался поздним вечером. Несмотря на это, у него хватило сил на приличный кроссик, после которого он принял тёплую успокаивающую ванну, а также почитал в постели для нервной разрядки О`Генри. Окончательно снимая напряжение, Алексей по привычке «занырнул» в приятные годы студенческой молодости.

…В то раннее утро будильник в комнате номер тридцать девять студенческого общежития зазвенел в половине пятого. Подлужный резким, но невесомым и отработанным ударом ладошки утопил кнопку часов, прерывая лихорадящую трель – трое его компаньонов по комнате продолжали безмятежно спать. Алексей поднялся с кровати, на цыпочках пробежал по прохладному полу к окну и, ёжась, глянул за стекло. Увиденное его не обрадовало.

Ноябрь того года отличался по-женски капризной и непостоянной погодой: заморозки и снегопады перемежались оттепелями. Вот и накануне было ощутимое потепление, но текущей ночью резко похолодало, а затем на улице закрутила снежная круговерть. На дорогах намело сугробы. Ненастье означало, что студенту Подлужному следовало отбросить мечты о продолжении сна и поспешить к медсанчасти авиационного завода, где он подрабатывал дворником.

Студента зябко передёрнуло. Он протяжно зевнул. Алексей не выспался, поскольку накануне засиделся допоздна: на него снизошла муза поэтического вдохновения, и он, впервые в жизни, накропал наивные и неуклюжие любовные вирши… Впрочем, лирика даже Пушкина не освобождала от исполнения прозаических обязанностей. И потому Подлужный, покорно кряхтя, засобирался на отнюдь не романтическую работу.

Расчистку дорожек и аллеек Алексей закончил к восьми часам утра. Закинув лопату на плечо, он двинулся по заснеженной аллее к сараюшке, где складировал рабочий инструмент. Перешагивая через заносы, студент озабоченно помотал головой: участок, закреплённый за Колей Бойцовым, оставался неубранным. Тот, как обычно, проспал. Или элементарно поленился. Бойцов проживал поблизости от медсанчасти. Вполне объяснимо, что Подлужный решил забежать к другу, чтобы поддать лежебоке «стимулирующего импульса».

Поставив лопату в подсобку, Алексей отправился к приятелю. На неубранной бойцовской дорожке молодой дворник нагнал пешехода – крупную фигуру в зимней женской одежде, мимо которой он ни в какую не мог протиснуться. Его нечаянная спутница, судя по всему преклонных лет, так косолапила по узкой свеженатоптанной тропинке, окружённой глубокой снежной целиной, так размахивала руками, что обогнать её не представлялось возможным. Как минимум – до пересечения аллейки с широким тротуаром, тянувшимся вдоль трамвайной линии по улице Куйбышева.

«Угораздило же напороться на старую колымагу!» – в бессилии досадовал Подлужный. Впрочем, до «пешеходной развязки» оставалось всего ничего. Потому студент, смирившись с судьбой, покорно следовал за «произведением

монументального зодчества».

Однако близ перекрёстка произошло непредвиденное. Узкая аллейка на подходе к тротуару имела уклон. Женщина попала ногами на накатанный ледяной скат, поскользнулась, упала, и её потащило вниз – прямо к трамвайной линии. Меж тем, невдалеке по рельсам, погромыхивая на стыках, на приличной скорости неслась трамвайная сцепка из двух вагонов. И по законам физики траектории движения двух тел неминуемо должны были пересечься.

Массивную мадам на спуске раскатило и завертело. Она уже не просто катилась, а неслась вниз с выпученными глазами, вздымая за собой лихую снежную пыль. По пути на тряских ухабах тётушка успевала периодически выкрикивать: «Ой, мамочки! Ой, мама! Ой, не могу!». При известной доле фантазии, можно было вообразить, что её по молодости родительница застала за чем-то непотребным и иногда нещадно поколачивала по чувствительному мягкому месту увесистым дрыном.

Женщина чуть опередила трамвай. Она мощно ударилась боком о рельс, а затем неуклюже и лихорадочно закопошилась, силясь встать на четвереньки и отползти от смертельно опасного места. Но это ей не удавалось. А сцепка, между прочим, уже накатывала на неё. Раздавался трезвон сигнального устройства. Визжали тормоза. Колёса высекали искры из рельсовой стали. И сквозь лобовое стекло вагоновожатой – смертельно перепуганной юной девчушки – доносился визг: «Ой, мамочки! Ой, мама!»

«До чего же женщины однообразно скучны», – совсем некстати обобщил Подлужный. Глубокомысленное резюме взбрело ему на ум уже на полпути к потенциальной жертве. Алексей не знал достоверно: или он один столь по-дурацки устроен, что в экстремальной ситуации размышляет о совершенной ерунде, или же все мужчины таковы… Но, как было, так было…

Студент торпедой скользнул по «катушке», затормозив о выступающий рельс. Столь же молниеносно он оттолкнулся от путей, прихватив «мадаму» за пальто. А мгновением позже трамвай уже громыхал мимо них. И тут связку из двух тел с пригорочка вновь потянуло вниз. Предотвращая сползание, Подлужный пнул по борту движущегося вагона. отчего его развернуло и голова лишь по воле случая «запоздала» к «прибытию» трамвайного колеса… Благо, то оказалось последнее колесо. А иначе пришлось бы доучиваться советскому студенту-трезвеннику без левого уха и в образе небезызвестного буржуазного алкоголика Ван Гога…

Трамвай остановился метрах в тридцати от парочки, замершей в «смертельном объятии» подобно Леониду Ильичу

Брежневу²¹ с Эрихом Хонеккером²². Открылась передняя дверь и из проёма выпрыгнула плачущая вагоновожатая. Она подбежала к неподвижно лежащим фигурам, стала осматривать их, несмело тормошить и сквозь рыдания спрашивать: «Вы живы?! Вы живы?!» Следом за ней высыпало несколько пассажиров.

– Да всё нормально, – зашевелился Алексей, трогая себя за ухо.

– Ой, мамочки! Ой, батюшки! Ой, страхи Божьи! – загомонила и роковая тётенька, усаживаясь на ёмкий «ягодичный плацдарм». – Ой, кажись, уцелела. Ой, уберёг меня Бог и молодой человек. Ой, спасибо тебе, добрый молодец!

Убедившись в благополучном исходе, умиротворённая водитель трамвая с пассажирами последовала далее, предписанным маршрутом. Старуха же, попытавшись тронуться в путь, охнула: она ушибла ногу. Пришлось Подлужному исполнить роль спасителя до конца и сопроводить её. Он повёл новую знакомую, поддерживая её под руку.

– Ой, спасибо, добрый молодец! – нахваливала его бабулька. – Уж ты подмогни мне, пожалуйста. Самой-то мне не доковылять. Мне недалече. У меня тут младшая сестра Людмила живёт. Сама-то я в своём доме живу, на Громовском посёлке. К ней и понесло меня с утра пораньше. Заморочки семейные, о-хо-хо. Анной Михайловной меня кличут. А тебя как, молодой человек?