Хирурги человеческих душ
Шрифт:
– Вот-вот! – обрадовался Энгмар Иванович. – И во всём у Горбача так: внешне идея благая, а реализация – одно зло. Допустим, Герберт Уэллс 70 называл Ленина кремлёвским мечтателем. Но ведь мечты Владимира Ильича почти сбылись. А нынешний бестолковый кремлёвский утопист – это… Это…
– Советский Манилов, – посмеиваясь, подсказал Подлужный.
– Именно! – чуть не вырвал клок волос на голове Козлов. – Манилов, чтоб он сдох!
– Ну, уж… Тут вы явно перебрали, – оскорбился за лидера Страны Советов Алексей. – Критиковать его надо. Да ведь без него мы бы совсем
– Молитесь на него! – всё больше входил в раж недавний партийный функционер. – Он вас и ввергнет в геенну огненную!
– Энгмар Иванович, – постепенно начинал выходить из себя и его молодой оппонент, – да вы сам-то – коммунист или богомолец юродивый? Скажете тоже: в геенне огненной… Вы по существу говорите: если не Горбачёв, то кто?
– Кто? – будто лбом о стенку ударился тот. – Кто-кто…
– Сейчас много слухов о Ельцине 71 ходит, – осторожно намекнул Алексей. – Борется с привилегиями. В Москве снял несколько секретарей райкомов…
– Ельцин? Бориска! Да ты что! – подобно пушкинской старухе у разбитого корыта заверещал Козлов. – Не приведи господь! Я в Свердловске под ним десять лет ходил. В шестьдесят восьмом его взяли в Свердловский обком – в строительстве он соображал, с этим не поспоришь. Но вскоре заметили, что тем, кто выше, он подмахнёт, а кто ниже – унизит. И тогда Яков Петрович…
– А кто это?
– Яков Петрович? Да Рябов – в ту пору первый секретарь Свердловского обкома. Предшественник Ельцина. Так вот он сказывал, что ради карьеры Бориска через мать родную переступит. Ему безразлично, в каком котле вариться, лишь бы на первых ролях. Для него самоцель – прогромыхать во всю ивановскую! Он… Он…
– …советский Герострат, – с всё возрастающим скепсисом, но навёл собеседника на нужную мысль Подлужный.
– О! – согласился Козлов. – Я его также обзываю. Только матом.
– А не со зла, – критически ухмыльнулся Алексей.
– Не смешно, – горестно сморщился Энгмар Иванович. – Впору плакать. Вот с того же Рябова Москва сколько раз требовала: снеси подобру-поздорову дом Ипатьева… Ну, тот, в котором царскую семью расстреляли. Ан Рябов считал, что это памятник истории. И говорил, мол, некоторые воют: «В нём же не токмо царя расстреляли, но и детей невинных. Жалко». Конечно, жалко. А тыщи простых людей, которых самодержец сгноил, не жалко?! Рябов считал, что советские люди должны помнить историю нашей Родины без всяких прикрас. И чтоб знали: доведёшь народ, предашь его – он тебе отомстит.
– И что, ослушался Рябов?
– То-то и оно-то! Зато как в Свердловске посадили Бориску на царство, что удеял он перво-наперво? Да снёс дом Ипатьева! И ежели непутёвый рохля Горбач даст ему волю в Москве, то он и Горбача с Кремлём снесёт…
– Ох, как вы про них, – подобно снайперу прищурился Подлужный, поскольку ему порядком поднадоела заунывная проповедь. – И тот вам не люб, и этот – негож. А не в том ли причина недовольства, что вас самого, уж извините, попросили?
– И вы туда же, – бледнея, с кривой миной на лице, ответил Козлов. – Видите, чем у нас чревато инакомыслие и искренность? Начинают переходить на личности.
– Да я не про ваше инакомыслие, – вспылил Алексей. – Я могу быть не
– Почему, не подкреплённая? – возразил бывший партаппаратчик. – Новый Сталин нужен!
– Х-хо! – неприязненно хохотнул Подлужный. – Сталин если и нужен был, то в военное время. А в мирное время он к чему? Вы извините меня, но сдаётся мне, что вас правильно попросили.
Козлов, заполучивший бессердечную безжалостную отповедь взамен ожидаемого сочувствия, беспомощно молчал. Ему стало плохо. Лицо его посинело. Дыхание участилось, перешло в поверхностное, натужно-прерывистое, сипящее. Он ухватился за грудь и стал сползать со стула на пол.
– Энгмар Иванович, что с вами?! – опомнившись, всполошился Алексей.
Он бросился к сердечнику Козлову, усадил его на стул, расстегнул ворот рубашки, распахнул форточку и налил больному из графина в гранёный стакан воду.
– Ни-чё… Ни-чё…, – мелко суча ватными от слабости ногами, с одышкой выговорил тот непослушным, заплетающимся языком. – Чи-час… таб-летку… под… язык… Полег-шает…
7
Энгмару Ивановичу, и правда, полегчало. Приступ длился недолго и завершился без каких-либо серьёзных последствий. Алексей хотел было вызвать скорую, сообщить прокурору, но Козлов настоятельно попросил его не придавать это событие огласке и, отсидевшись, самостоятельно и довольно бодро ушёл в свой кабинет.
Оставшись один, Подлужный сам себя основательно отругал. Ему было очень неприятно, что всё так обернулось. Что он проявил несдержанность. Тем более, что во многом опальный партийный функционер был прав. Впрочем, доля следователя такова, что подолгу зацикливаться на промахах не позволяет само бытие. И несвойственное Алексею самоедство вскоре было прервано непредвиденным явлением.
«Нам не дано предугадать, чем наш поступок обернётся…»73, – растерянно размышлял Подлужный, когда к нему в кабинет вкрадчиво просочилась моложавая симпатичная дама, отрекомендовавшаяся женой Волового. Она так и представилась: «Прихваткина Нелли Анатольевна – жена Волового Аркадия Николаевича». Вот чем неожиданно обернулся арест милиционера-негодяя.
– Позвольте, – удостоверившись в личности посетительницы, усомнился в достоверности её слов следователь. – Воловой со своей женой находится в разводе. Я с ней знаком в рамках расследуемого уголовного дела.
– Так оно, – показала в кокетливой улыбке ровные зубки Прихваткина. – мы с Аркашей муж и жена не по документам, а по жизни. Давненько супружничаем.
И словоохотливая гостья принялась вещать о том, что она тоже в разводе, что её бывший законный муж спился и опустился до скотского состояния. «Он бич – бывший интеллигентный человек», – продемонстрировала посетительница знание местечкового жаргона. Из рассказа Прихваткиной следовало, что с Воловым они сошлись более года назад. Жили, душа в душу. Оттого для неё арест Аркаши стал ударом нечеловеческой силы.