Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский (Часть 2)

Сервантес Мигель де Сааведра

– Ну, я поеду и скоро вернусь, - объявил Санчо, - а вы, государь мой, постарайтесь расширить ваше сердечко, а то оно сейчас, уж верно, не больше орешка, и вспомните, как это говорится: храброе сердце злую судьбу ломает, а бодливой корове бог рог не дает, и еще говорят: никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Говорю я это к тому, что ночью мы так и не нашли ни дворцов, ни замков моей госпожи, зато теперь, среди бела дня, я думаю, что как раз совсем невзначай я их и найду, и дайте мне только найти, а уж поговорю я с ней - лучше не надо.

– Право, Санчо, - заметил Дон Кихот, - ты всегда необыкновенно удачно вставляешь свои пословицы, дай бог и мне такую же удачу в моих предприятиях.

При

этих словах Санчо поворотил и погнал своего серого, а Дон Кихот, верхом на коне, вдев ноги в стремена и опершись на копье, предался грустным и неясным мечтаниям; и тут мы его и оставим и последуем за Санчо Пансою, который, покидая своего господина, также пребывал в смятении и задумчивости, настолько, что как скоро он выехал из лесу, то, оглянувшись и удостоверившись, что Дон Кихота не видно, спрыгнул с осла, уселся под деревом и заговорил сам с собой:

– Скажите-ка, брат Санчо, куда это милость ваша изволит путь держать? Может статься, вы потеряли осла и теперь его ищете?
– Разумеется, что нет. Так куда ж вы едете?
– Я еду не более не менее как к принцессе, а принцесса эта есть солнце красоты и все небо вместе взятое.
– А где же, Санчо, все это, по-вашему, находится?
– Где? В великом городе Тобосо.
– Добро! А кто вас туда послал?- Меня послал доблестный рыцарь Дон Кихот Ламанчский, тот самый, который выпрямляет кривду, кормит жаждущих и поит голодных.
– Очень хорошо. А вы знаете, Санчо, где она живет?
– Мой господин говорит, что она живет не то в королевском дворце, не то в пышном замке.
– А вы ее когда-нибудь видели? Нет, ни я, ни мой господин ни разу ее не видали.
– А не кажется ли вам, что когда жители Тобосо прослышат, что вы явились сюда для того, чтобы сманивать их принцесс и беспокоить их дам, то с их стороны будет вполне благоразумно и справедливо, ежели они сбегутся, отлупят вас палками и не оставят живого места?
– Признаться сказать, они будут совершенно правы, если только не примут в рассуждение, что я посланец, а коли так, то

Вы - посол, мой друг любезный1,

Значит, нет на вас вины.

– Не полагайтесь на это, Санчо, - ламанчцы столь же раздражительны, сколь и честны, и терпеть не могут, когда их затрагивают. Крест истинный: коли выведут они вас на чистую воду, то вам худо придется.
– Отвяжись, сатана! Наше место свято! И что это меня понесла нелегкая, ради чужого удовольствия, за птичьим молоком? Искать Дульсинею в Тобосо - ведь это все равно, что в Равенне искать Марию или же бакалавра в Саламанке. Лукавый, лукавый впутал меня в это дело - не кто другой!

Вот как рассуждал сам с собой Санчо; вывод же он сделал из этого следующий:

– Ну ладно, все на свете можно исправить, кроме смерти, - хочешь не хочешь, а в ярмо смерти всем нам в конце жизни предстоит впрячься. Мой господин по всем признакам самый настоящий сумасшедший, ну да и я ему тоже не уступлю, у меня, знать, этой самой придури еще побольше, чем у него, коли я за ним следую и служу ему, а ведь не зря говорится: "Скажи мне, с кем ты водишься, и я тебе скажу, кто ты", и еще есть другая пословица: "С кем поведешься, от того и наберешься". И вот как он есть сумасшедший, то и судит он о вещах большею частью вкривь и вкось и белое принимает за черное, а черное за белое, и так это с ним и бывало, когда он говорил, что ветряные мельницы это великаны, мулы монахов - верблюды, стада баранов - вражьи полчища и прочее тому подобное, а стало быть, не велик труд внушить ему, что первая попавшаяся поселянка и есть сеньора Дульсинея, а коли он не поверит, я поклянусь, а коли и он поклянется, я опять поклянусь, а коли он упрется, то я еще пуще, а как у меня такое правило, лишь бы сказать последним, то еще неизвестно, чем это дело

кончится. Может, своим упорством я добьюсь того, что он больше не станет посылать меня с подобными поручениями: увидит, что гонец из меня неважный, а может, подумает, - и, пожалуй, так оно и будет, - что один из этих злых волшебников, которые якобы его ненавидят, нарочно попортил личность его возлюбленной, чтобы досадить ему и причинить неприятность.

Мысль сия придала Санчо Пансе бодрости, и, решив, что он свое дело сделал, просидел он тут до вечера, чтобы у Дон Кихота были все основания полагать, будто у Санчо было время съездить в Тобосо и вернуться обратно; и Санчо так повезло, что не успел он встать и взобраться на серого, как увидел, что из Тобосо навстречу ему едут три крестьянки не то на ослах, не то на ослицах, автор этого не разъясняет, однако ж, вернее всего, то были ослицы, обыкновенно заменяющие сельчанкам верховых лошадей, но как это не столь существенно, то и незачем нам на этом останавливаться и заниматься исследованием этого предмета. Итак, увидев крестьянок, Санчо быстрым шагом направился к господину своему Дон Кихоту, а тот в это время вздыхал и изливал душу в любовных жалобах. Увидев Санчо, он спросил:

– Ну что, друг Санчо? Каким камушком отметить мне этот день: белым или же черным?

– Лучше всего, ваша милость, красным, - отвечал Санчо, - каким пишут о профессорах2, чтобы надписи издали были видны.

– Значит, ты с добрыми вестями, - заключил Дон Кихот.

– С такими добрыми, - подхватил Санчо, - что вашей милости остается только дать шпоры Росинанту и выехать навстречу сеньоре Дульсинее Тобосской, которая с двумя своими придворными дамами едет к вам на свидание.

– Господи помилуй! Что ты говоришь, друг Санчо?
– вскричал Дон Кихот. Смотри только, не обманывай меня и не пытайся мнимою радостью рассеять непритворную мою печаль.

– Какая мне корысть обманывать вашу милость, тем более что вам ничего не стоит удостовериться самому!
– возразил Санчо.
– Пришпорьте Росинанта, сеньор, и едемте, - сейчас вы увидите нашу принцессу, разодетую и разубранную, как ей, одним словом, положено. И она сама, и ее придворные дамы в золоте, как жар горят, унизаны жемчугом, осыпаны алмазами да рубинами, все на них из парчи больше чем в десять нитей толщины, волосы - по плечам, ветерок с ними играет, все равно как с солнечными лучами, а самое главное, едут они на чубарых свиноходцах - таких, что просто загляденье.

– Ты хочешь сказать - иноходцах, Санчо.

– Что свиноходцы, что иноходцы - разница невелика, - возразил Санчо, словом, на чем бы они ни ехали, а только едут самые нарядные дамы, каких только можно себе вообразить, особливо моя госпожа Дульсинея Тобосская обомлеть впору.

– Едем, друг Санчо, - объявил Дон Кихот, - ив награду за столь же неожиданные, сколь и добрые вести я отдам тебе лучший трофей, какой мне удастся захватить при первом же приключении, а если ты этим не удовольствуешься, то я отдам тебе жеребят, которых нынешний год мне принесут три мои кобылы, - ты же знаешь, что они в нашем селе на общественном выгоне и скоро должны ожеребиться.

– Мне больше улыбается получить жеребят, - сказал Санчо, - потому я не вполне уверен, что трофеи первого приключения будут стоящие.

Тут они выехали из лесу и увидели вблизи трех сельчанок. Дон Кихот пробежал глазами по всей Тобосской дороге и, не обнаружив никого, кроме трех крестьянок, весьма смутился и спросил Санчо, точно ли Дульсинея и ее придворные дамы выехали из города.

– Как же не выехали?
– воскликнул Санчо.
– Да что, у вашей милости глаза на затылке, что ли? Разве вы не видите: ведь это же они и есть - те, что едут навстречу и сияют, ровно солнце в полдень?