Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский (Часть 2)
Шрифт:
– С таким же успехом можно сказать, - подхватил Санчо, - что мы едим его в хладе нашего тела, ибо кто больше злосчастных оруженосцев странствующего рыцарства страдает от зноя и стужи? И не так было бы обидно, ежели б мы этот хлеб ели, потому с хлебом и горе не беда, а то ведь иной раз дня по два пробавляемся одним только перелетным ветром.
– Все это еще можно снести и перенести в ожидании наград, - заметил другой слуга, - ведь если только странствующий рыцарь, у которого служит оруженосец, не из самых незадачливых, то немного спустя он ему уж непременно пожалует губернаторство на каком-нибудь разлюбезном острове или же какое-нибудь
– Я уже говорил моему господину, что с меня и губернаторства на острове довольно, - объявил Санчо, - и он был так благороден и так щедр, что неоднократно и по разным поводам давал обещание пожаловать меня островом.
– А я был бы доволен, если б за непорочную мою службу меня сделали каноником, - сказал другой слуга, - и мой господин мне уже обещал приход, да еще какой!
– Ваш господин, как видно, рыцарь по церковной части и имеет право оказывать подобного рода милости верным своим оруженосцам, - заметил Санчо, ну, а мой - самый обыкновенный светский, хотя, впрочем, я припоминаю, что одни умные люди, коих я, правда, почитал за вероломцев, пытались уговорить его стать архиепископом, однако ж он, кроме императора, ни о чем слышать не хотел, а я тогда боялся: ну как ему припадет охота пойти по духовной части, ведь я управлять Церковным приходом не гожусь, - надобно вам знать, ваша милость, что хотя я и похож на человека, но только церкви что от меня, что от скота - один прок.
– Право, ваша милость, вы ошибаетесь, ведь не все острова ладно скроены, возразил другой слуга.
– Попадаются среди них и кривые, и бедные, и унылые, и даже с самым из них ровным и стройным тот несчастный, которому он достанется, забот и неприятностей не оберется. На что бы лучше нам бросить эту проклятую службу и разойтись по домам, а уж дома мы бы занялись более приятными делами, скажем, охотой или рыбной ловлей, потому у какого самого что ни на есть бедного оруженосца нет своей лошаденки, пары борзых и удочки, чтоб было чем занять себя в деревне?
– У меня все это есть, - объявил Санчо, - лошадки, правда, нет, но зато есть осел - вдвое лучше, чем конь моего господина. Не встретить мне в радости Пасху, ближайшую, какая должна быть, если я когда-нибудь обменяю моего осла на этого коня, хотя бы в придачу мне дали не одну фанегу овса. Вы не поверите, ваша милость, какой у меня замечательный серый, - он у меня серый, осел-то. Ну, а за собаками дело не станет: собак у нас в деревне сколько хочешь, а ведь лучше всего охотиться на чужой счет.
– Признаться сказать, сеньор оруженосец, - молвил другой слуга, - я вознамерился и решился бросить всю эту рыцарскую чушь, возвратиться к себе в деревню и растить детишек: у меня их трое и все - будто перлы Востока.
– А у меня двое, - сказал Санчо, - да такие, что подноси их на блюде хоть самому римскому папе, особливо девчонка, я ее с божьей помощью прочу в графини, хотя и наперекор матери.
– А сколько же лет этой сеньоре, которая должна стать графиней? полюбопытствовал другой слуга.
– Около пятнадцати, - отвечал Санчо, - но ростом она с копье, свежа, как апрельское утро, а сильна, как все равно поденщик.
– С такими качествами ей впору быть не то что графиней, а и нимфой зеленой рощи, - заметил другой слуга.
– Ах ты, распотаскушка и распотаскушкина дочка, уж и здорова же, верно, чертовка!
На это Санчо с некоторою досадою ответил так:
– Ни она, ни ее мать никогда потаскушками не были и, бог даст, покуда я жив,
– Плохо же вы, ваша милость, сеньор оруженосец, соображаете насчет похвал!
– воскликнул другой слуга.
– Разве вы не знаете, что когда какой-нибудь кавальеро копьем пронзает быка на арене или же когда кто-нибудь ловко делает свое дело, то народ обыкновенно кричит: "Ах ты, потаскун и потаскушкин сын, как здорово это у него вышло!"? Так вот то, что в этом выражении кажется ругательным, есть на самом деле особая похвала, а от сыновей или же дочерей, которые не совершили ничего такого, за что родителям их надлежит воздавать подобную честь, я бы на вашем месте, сеньор, отрекся.
– Я и отрекаюсь, - подхватил Санчо, - так что по сему обстоятельству вы, ваша милость, вольны потаскушить и меня, и моих детей, и мою жену, ибо все их поступки и слова в высшей степени достойны подобных похвал, и я молю бога, чтоб он привел меня свидеться с ними и избавил от смертного греха, то есть от опасной службы оруженосца, связался же я с нею вторично, оттого что меня соблазнил и попутал кошелек с сотней дукатов, который я однажды нашел в самом сердце Сьерры Морены, а теперь черт то и дело машет у меня перед глазами мешком с дублонами, - то здесь, то там, ан, глядь, не там, а вон где, - и мне все чудится: вот я его хватаю руками, прижимаю к груди, несу домой, приобретаю землю, сдаю ее в аренду и живу себе, что твой принц, и стоит мне об этом подумать, как мне уже кажутся легкими и выносимыми те муки, что мне приходится терпеть из-за моего слабоумного господина, которого я почитаю не столько за рыцаря, сколько за сумасброда.
– Вот потому-то и говорят, что от зависти глаза разбегаются, - заметил другой слуга.
– Но коли уж речь зашла о сумасбродах, то большего сумасброда, чем мой господин, еще не видывал свет, - это про таких, как он, говорится: "Чужие заботы и осла погубят". Ведь для того, чтобы другой рыцарь образумился, он сам стал сумасшедшим и теперь разъезжает в поисках того, что при встрече может ему еще выйти боком.
– А он, часом, не влюблен?
– Влюблен, - отвечал другой слуга, - в какую-то Касильдею Вандальскую, такую крутую и непромешанную особу, каких свет не производил, но только крутым нравом его не проймешь, в животе у него бурчат еще почище каверзы, и в недалеком будущем это обнаружится.
– На самой ровной дороге попадаются бугорки да рытвины, - заметил Санчо, у людей еще только варят бобы, а у меня их полны котлы, у сумасшествия, знать, больше спутников да прислужников, нежели у мудрости. Однако ж если недаром говорится, что легче на свете жить, когда у тебя есть товарищ по несчастью, значит, и мне ваша милость будет утешением: ведь ваш господин такой же глупец, как и мой.
– Глупец, да зато удалец, - возразил другой слуга, - и не так он глуп и удал, как хитер.
– А мой не таков, - объявил Санчо, - я хочу сказать, что у моего хитрости вот на столько нет, душа у него нараспашку, он никому не способен причинить зло, он делает только добро, коварства этого самого в нем ни на волос нет, всякий ребенок уверит его, что сейчас ночь, хотя бы это было в полдень, и вот за это простодушие я и люблю его больше жизни и, несмотря ни на какие его дурачества, при всем желании не могу от него уйти.