Хитрый Панько и другие рассказы

Мартович Лесь

— Опять бьют? — перебил Иван. — А говорили, что на этих выборах не будут бить.

— Какое там не будут! — вздохнул Панько. — Мне вот уже шестьдесят и два минуло, а еще в жизни никто так в зубы не давал, как сегодня какая-то сволочь, побей его господь! Да в зубы что там! Но жандарм еще и прикладом замахивается. А я старый человек: боюсь, что мне там и конец будет. Ну, одолжите, Иван, подложу я в шапку соломки, все же не так страшно.

Иван замялся: и отказать неловко, и давать не хотелось.

— Так-то оно так, Панько, но поймите, — мямлил Иван, —

жаль, конечно, и вашей головы, но жалко и моей шапки: как треснет прикладом по шапке — так она и расползется по швам.

— Да я вам, ей-богу, новую куплю. Раз уж назвался грибом, то полезай в борщ. Пусть мне обойдется это в копеечку, а проголосовать надо.

Волей-неволей, но пришлось Ивану взять у Панька шляпу и отдать ему свою шапку. Панько выдернул с воза порядочный пук соломы, помял его, потер и аккуратно уложил на дно шапки, потом осторожно приладил ее себе на голову и натянул до ушей.

«Теперь пусть бьет! Хлопнет, как в подушку; гул пойдет — а мне хоть бы что!» — подбадривал себя Панько, возвращаясь к месту выборов. Но чем ближе он подходил к зданию уездного правления, тем сильнее охватывал его страх. Неподалеку от дверей он остановился и задумался:

«Ох, и здоровенный же приклад! Как долбня, лопнет шапка, так голова и расколется. Ну, может, задержала бы солома, а вдруг он треснет по морде?»

Эти соображения отняли у Панька последние остатки мужества, и он не отважился зайти в здание, а только издали стал заглядывать туда.

Он смотрел с таким напряжением, что видел каждое пятнышко на стене, затоптанный пол, совершенно черный у дверей, а там, в глубине, его пересекали белые и темные полосы. Но при этом Панько убедился, что коридор тянется далеко и что там светло.

«Значит со двора есть второй вход. Вот бы оттуда зайти!» — мелькнуло у него в голове. Недолго думая, он обошел здание и, свернув в узкий переулок, убедился, что позади здания тянется двор и упирается в высокую стену. В этой стене было двое дубовых ворот.

«Эх, — подумал Панько, — узнать бы, которые ворота?»

Он вернулся назад и подсчитал, что избирательная комиссия заседает в третьем от угла здании. «А вдруг к этому дому нет ворот?» — подумал Панько и зашептал молитву, заходя обратно в переулок.

В высокой побеленной стене, как раз против здания уездного правления, были дубовые ворота высотою в полтора человеческих роста. Они были заперты изнутри.

Панько остановился у ворот и первым делом огляделся — а вдруг кто закричит: «лови вора!» Тревога его была напрасна — в переулке никого не было, а напротив ворот была воинская конюшня, откуда не грозила опасность.

Но слева и справа переулок пересекали две дороги.

С каждой из этих дорог увидеть Панька можно было только, если особо наблюдать, потому что ворота глубоко вдавались в каменную стену. Значит, и отсюда опасность не угрожала.

Над тем, почему выборных бьют, Панько даже и не задумывался, — наоборот, ему казалось естественным, что паны и чиновники издеваются над крестьянами. Он брал лишь голый факт и думал над

тем, как этот неоспоримый факт сделать для себя наименее вредным. Поэтому сейчас он думал лишь о том, каким способом перелезть на ту сторону.

«Надо бы подпрыгнуть и ухватиться за перекладину, — думал Панько, осматривая ворота. — Руками, пожалуй, можно схватиться, да ноги соскользнут: нет никакого упора! Правда, в воротах есть несколько гвоздей, но сапог сорвется».

Рассуждая так, он возвратился к Ивану, стащил сапоги, положил на телегу и попросил земляка отвезти их домой.

Иван снова удивился и напомнил Паньку, что в такой холод опасно ходить босиком.

— Пустое, — ответил Панько, — не замерзну. Если окоченеют ноги, так я стукну костью о кость — искры полетят. А уж назвался грибом, так полезай в борщ. Хоть бочком, только бы пробраться в комиссию.

Когда Панько возвращался к воротам, холод пронизывал его до костей, особенно на мокрых плитах ноги у него так закоченели, что даже за сердце хватало. Немного погодя ноги привыкли.

Подойдя к воротам, он оглянулся — нет ли кого, потом подпрыгнул, ухватился руками за перекладину на самой середине. Ноги скользили по мокрым доскам, ища опоры. Наконец ему удалось зацепиться большим пальцем ноги за выступающую шляпку гвоздя.

Все это длилось не более двух-трех минут. Однако Панько успел оценить все достоинства этих ворот. Лучшее в них, по его мнению, было то, что ворота за все время ни разу не скрипнули и не пошатнулись. «Видать, хороший мастер делал, дай ему бог здоровья! Крепко сработаны!..»

Но только Панько высунул голову, как тут же отпустил руки и спрыгнул, как кот, обратно. Прямо перед ним зиял коридор и видно было десятского, секретаря и жандарма. Панько испугался, что и они его заметят, потому и соскочил. Одновременно он увидел и дровяной склад в правом углу двора. Снова огляделся вокруг — не заметил ли его кто с улицы. Из ворот конюшни вышел улан и направился в противоположную сторону.

Панько сообразил, что перелезать через ворота надо не посредине, а лучше с правой стороны, где дровяной сарай. «Ну-ка, еще разок! еще один раз!» — подбадривал он себя, чувствуя сильную усталость и боль в правой руке. Взглянув, он увидел, что на среднем пальце содрал кожу. Сердце у него глухо стучало, перехватывало дыхание, а перед глазами мелькали желтые пятна. «Эх, старость, старость, — думал Панько, — чуть поднялся — и отдышаться нет мочи!.. Молодой так шмыгнул бы, как лиса!»

Никогда он еще так не сожалел о своей ушедшей молодости, как сейчас, здесь, под воротами. «Мне бы только наверх взобраться, а там хоть головой вниз!» — успокаивал он себя, оттягивая время. Он то будто бы старался отдышаться, то разглядывал ссадину, то дул на руку, — но чувствовал, что вряд ли еще раз полезет. Ему стало страшно, что у него не найдется сил заставить себя преодолеть это препятствие.

«Разве тебе выборщиком быть? Лучше б уж на печи кашлял», — укорял себя Панько. Но и это не помогало: не чувствовал в себе решимости.