Хитрый пройдоха
Шрифт:
Дело было в том, что я нисколько не был против собаки, но думал только наивно полагал, что это может быть снова маленький «Йорк» или, возможно, кто-то еще компактнее и незаметнее, но ни как не тот невротичный пес с вытянутым пронырливым носом, которого откопала где-то моя драгоценная супруга. С короткими неуклюжими лапами, казалось грубо вырубленными топором; вислоухий, с матово-черной шерстью и белой грудкой-манишкой; проворный любопытный нос его и нижняя часть мордочки выбелены на
Я прекрасно понимаю чем она руководствовалась, когда выбирала его. Ей единственно хотелось, чтобы боль ее растворилась в выразительных глазах этого пса, наполненных какой-то особенной собачьей грустью. Словно бы грусть эта – отпечаток случившихся с ним несчастий и гонений, как если бы этот пес, еще практически щенок, выражал собой страдания глубже и мучительнее, чем испытывала моя любимая жена, и тем самым забота о нем утешила бы ее горе, которое, глядя на него, показалось бы ей уже не таким тяжелым как прежде.
Она нашла его где-то на «Авито», это был пес «найденыш», из тех, кого с улицы забрали в приют и после отыскивают ему «добрые руки» новых хозяев. Однажды, я видел на «Авито» фотографии таких бедолаг. Я хорошо помню как сильно увлекся, завороженно рассматривая бесконечные жалостливые морды, мелькавшие перед глазами, но на счастье, я смог вовремя остановиться, как если бы кто-то одернул меня, разорвав тем самым коварные чары щенячьего колдовства. Еще бы чуть-чуть и во мне мог проснуться этакий Куклачев, предпочитающий танцы с собаками нормальному человеческому общению. Возможно меня тогда остановила интуиция, возможно – магическая сила, оберегавшего наш дом кота, но я навсегда усвоил, что впредь, делать этого ни за что не буду.
Тот вислоухий проходимец, которого выбрала жена, очевидно был из всех самый жалостливый и нуждающийся. Одной его фотографией можно было затмить всех изувеченных и самых жалких нищих в метро, выпрашивающих копейку на хлеб. Все копейки, что по обыкновению, кидали нищим и прочим бедолагам, впредь могли бы уходить в карман одному тому, кто предъявлял бы аргументом исключительной беспомощности и нужды фотографию нашего будущего пса Генри. Генри – так назвала нашего пса моя драгоценная супруга.
Честное слово, он меньше всего был похож на Генри, на Гену – да, безусловно, Гена он был бы великолепный, но англичанина Генри в нем не было ни на толику, как в английском чае из английского бывает только название. И все таки он был назван Генри.
Когда было уже определено которого пса выбрала моя супруга, пытаясь отговорить ее, я
– Он огромный, ему наверняка будет мало места в квартире, – говорил я жене.
–– Ничего, мы потеснимся и у него будет свое место, там где раньше спала Боня, – она была непроницаема.
– Ну конечно! Боня была чуть больше одного его заднего копыта, такому толстяку понадобится место побольше, например наша кровать. Да, и взгляни на его вытянутый клюв и зубы, я уверяю тебя, он напугает кота, – снова делал попытку я, зная, что шерсть в кровати она не потерпит, ну а кот, пускай он чаще стал в последнее время хулиганить, все таки был частью семьи.
– Ты преувеличиваешь! Смотри какой он красивый! Самый лучший! Мы просто хорошо его воспитаем и они с котом обязательно подружатся. Купим ему коврик подходящий под его размеры и все будет в порядке.
Непроницаемой стеной бывает иногда моя супруга, когда ей что-нибудь, вдруг, сильно становится нужно. Иной каприз может словно зацементировать ее решимость и она на глазах превращается в бетонную стену. Такой стеной отгородила она от моих подозрений свои надежды, связанные с этим псом. Мы разглядывали одну и ту же с ним фотографию, но воображение наше рисовало совсем противоположные картины:
«Самый лучший и самый красивый пес!» – таким представляла его моя драгоценная супруга.
«Ушастый пройдоха!» – таким видел его я.
Генри оказался уроженцем Краснодара, обыкновенной дворнягой без роду и племени, но если приглядеться получше, легко можно было разглядеть в нем богатое наследство предков из которого, также как доктор Франкенштейн слепил из разных частей своего гомункула, был слеплен и наш пес Генри. Была правда у его неказистого, плотно сбитого тела одна отличительная особенность, которую не я, не моя супруга не могли соотнести ни с одной известной нам породой. Это две его задние лапы, которые мы с супругой, когда подробно их разглядели, определи как «необычные». Нижняя их часть напоминала копытца молодого барашка, а верхняя, в районе короткого хвоста была такой причудливой формы, благодаря густо растущей, крупными завитками шерсти, что напоминала со стороны человеческие ягодицы, которые смешно колыхались во время прогулки.
А когда он садился на пол, часто его задние лапы, противоестественно эластично разъезжались в противоположные стороны, вытягиваясь в поперечный гимнастический шпагат. Передние его лапы, в целом, более гармонично вылеплены, кроме разве что правой. Она немного искривлена случившемся когда-то переломом и получилась слегка вывернутой, как стопы Чарли Чаплина, шагающего своей знаменитой походкой.
Конец ознакомительного фрагмента.