Хладнокровный ублюдок, яростно рвущий аристократов

Борчанинов Геннадий

— Ты слишком много болтаешь для того, кто мнит себя боевым магом! — крикнул я.

По мне снова ударил хлыст, я увернулся лишь чудом. А ещё Воронцов чересчур много тратил энергии. В мире всё имеет свою цену. Даже использование дара, несмотря на его название. Особенно использование дара.

Я всё же сумел занырнуть в горящую машину через разбитое окно, схватил серебряную подвеску, удивительно прохладную, несмотря на окружающее её пламя, выскочил наружу, шипя от боли. Ожоги будут болеть ещё долго, к гадалке не ходи. И руки, и плечи, и

пузо, и лицо.

Подвеску я тут же нацепил на шею, спрятал под лохмотья, оставшиеся от рубашки. Никогда раньше подобные артефакты не использовал. Отец надевал её только на самые важные события, тайно. Для всех остальных случаев есть другие, гораздо более дешёвые способы защиты.

Самого Воронцова нигде не было видно, по примеру других Зелёных он предпочитал работать из укрытия. В барабане моего «Бульдога» осталось всего три патрона, и я искренне надеялся, что мне этого хватит.

— Выйди и покажи свой гнев, Петруша! Докажи, что ты мужчина! Что ты дворянин! — крикнул я, снова провоцируя его. — Или ты так и будешь прятаться? От меня! Бессильного и безродного!

Я услышал, как он зарычал от злости, воздух рядом со мной рассекли ещё два хлыста. Пришлось снова рухнуть на асфальт, практически под горящую машину. Оба древесных кнута зацепили горящий остов «Чайки», тут же вспыхнули как спички, рванули обратно. Я вскочил на ноги. От жара и у меня всё уже болело, я слишком близко находился к пожару. Волоски скручивались, одежда чуть ли не тлела, я весь пропах едким химическим дымом.

Воронцов наконец соизволил покинуть укрытие, выйти на дорогу. Меня он пока не видел, только примерно мог догадываться о моём местоположении, так что я всё-таки попытался застать его врасплох. Выскочил к нему навстречу, навёл «Бульдога» на его тупую башку и выстрелил.

Обычный человек ни за что в жизни не сумел бы отреагировать. Одарённый, даже такой неумеха, как Воронцов, успел поставить защиту. Вихрь из листьев снова окутал его, быстрее, чем долетела пуля, и девять граммов свинца опять отрикошетили в сторону леса.

Зато его лозы подкрались ко мне сзади, хватая за ноги. В этот раз отпрыгнуть я не успел. Третья лоза обвилась вокруг моей шеи, поднимая меня в воздух и лишая возможности дышать. Воронцов медленно шёл навстречу, паскудно улыбаясь.

— Вот и всё, — усмехнулся он. — Видит бог, я давал тебе шанс.

Я вскинул пистолет снова и выстрелил ему в башку. Снова рикошет от защиты. Остался у меня один патрон. Воздуха в лёгких оставалось всё меньше и меньше.

— Говорят, при повешении люди опорожняют кишечник и мочатся под себя, — задумчиво проговорил Воронцов. — Мне всегда любопытно было проверить, правда это или нет. Тем веселее будет, когда тебя найдут в луже собственной мочи. Хотя ты уже не аристократ, тебе должно быть без разницы.

Он захихикал как девчонка, заглядывая мне в глаза.

— Я уничтожу всю твою семью, — просипел я.

Перед глазами плясали разноцветные круги, лёгкие горели огнём. Воронцов специально

периодически ослаблял нажим, давая мне глотнуть немного воздуха. Чтобы я мучился подольше.

— Надо же, безродная шавка умудряется ещё что-то брехать, — усмехнулся он. — Мне даже жаль тебя, Заславский. Так низко пасть…

— Клянусь… Тебе… — просипел я одними губами. — Я тебя уничтожу…

— Ты? Ха! Ты умрёшь позорной смертью, Заславский, — улыбнулся Воронцов. — Как какой-нибудь вор или изменник. В тебе нет чести. Ты не аристократ.

Подвеска на груди вдруг начала источать тепло. Я не совсем понимал, как именно она работает, и какие раны способна исцелить, но знал точно. Она может спасти от смерти, от любой. И мне в голову пришла самая безумная идея из всех возможных.

— Я сам буду решать, кто я, — сказал я, а затем приставил пистолет к виску и нажал на спуск.

Темнота вокруг меня казалась такой густой, что можно было намазывать её на хлеб. И вместе с этим я ощущал приятное тепло, сравнимое с тем, когда ты после морозного дня забираешься под плед с кружкой горячего какао. Мне было комфортно и хорошо. За исключением того, что я не видел даже собственных рук.

И я ощущал чьё-то присутствие. Так ощущается долгий пристальный взгляд в спину, смутно, едва уловимо.

— Ха-ха-ха-ха! Ты насмешил меня, смертный! — пророкотал голос из тьмы.

Звучал он сразу со всех сторон. А может быть, прямо внутри моей головы.

— Надо же! Сколько я видел, как используют мои подвески, но никто ещё не додумался использовать её для самоубийства! — задыхаясь от смеха, продолжал голос. — А ведь кто-то ради этой подвески отдал свою жизнь!

— Жизнь? — не понял я.

— Конечно! Ведь если где-то прибыло, то где-то и убыло, верно? — сказал голос.

— Кто ты такой? — спросил я. — Где я?

— Я? Тот, кто наблюдает за своей маленькой песочницей и забавляется, глядя на маленьких смертных, копошащихся в ней, — сказал голос. — А ты… Ты пока лежишь с простреленной головой на дороге, пока Пётр Воронцов рвёт и мечет от злости. Это выглядит… Довольно смешно.

— Бог? — спросил я.

— Называй как хочешь. Мне плевать, что вы там себе придумываете обо мне. Хотя та штука… Эти… С дуршлагами на головах… Смешная придумка, мне понравилась, — сказал он.

— Тогда я буду называть тебя жадным ублюдком, — процедил я. — Знал бы ты, сколько ночей я провёл в мольбах… Просил, умолял… Хоть чуточку, хоть капельку дара…

Голос вновь расхохотался от всей души.

— Дерзишь… Мне это нравится. Даже сейчас дерзишь. Хотя я ведь могу и не воскрешать тебя, а запереть на тысячу лет в измерении вечных мучений. Хочешь? Например, тебя будет душить лоза, — предложил голос.

— И что же в этом смешного? — хмыкнул я.

— Ничего, пожалуй… — согласился голос. — Веселее будет, если вернуть тебя на землю. У тебя есть характер. Мне всегда нравилось за тобой наблюдать.