Хлеб и воля
Шрифт:
Относительно внутренних дел предсказать что-нибудь оказывается труднее.
С одной стороны крестьянин несомненно воспользуется революцией, чтобы распрямить свою спину, согнутую над землёю. Вместо того, чтобы работать по четырнадцати и шестнадцати часов, как теперь, он совершенно справедливо захочет отдыхать половину этого времени, что может повести к уменьшению производства главных жизненных продуктов — хлеба и мяса.
Но с другой стороны, производство, наоборот, усилится от того, что крестьянину не придётся больше работать на тунеядцев. Будут расчищены новые земли, будут пущены в ход новые, более совершенные машины. — «Никогда ещё земля не была так хорошо вспахана,
Через очень короткий промежуток времени, когда усовершенствованные машины и химическое и всякое другое удобрение станут доступны общинам, каждый крестьянин сможет вести усовершенствованную, усиленную, интенсивную культуру. Но в начале есть основание думать, что, как во Франции, так и в других странах, произойдёт уменьшение количества земледельческих продуктов.
Благоразумнее поэтому предполагать, что привоз продуктов, как из местностей внутри страны, так и из-за границы, в общем уменьшится.
Как же пополнить этот недостаток?
Очень просто: заменить недостающее собственными силами. Нечего искать в тумане разрешения вопроса, когда оно так просто.
Большие города должны заняться обработкой земли, подобно деревням. Нужно вернуться к тому, что называется в биологии «интеграцией функций)». После того, как установлено разделение труда, приходится «интегрировать» соединять; таков ход вещей во всей природе.
Впрочем, помимо всякой философии, самоё течение событий несомненно приведёт к этому. Если только Париж узнает, что через несколько месяцев он должен остаться без хлеба, он займётся обработкой земли.
Но откуда взять землю? — В земле недостатка не будет. Большие города, а Париж в особенности — окружены парками богатых собственников, миллионами десятин, которые только и ждут того, чтобы разумный труд земледельца превратил их в плодородные поля, гораздо более плодородные, чем южно-русские степи, покрытые чернозёмом, но выжженные солнцем.
Рабочие руки? Но чем же будут заниматься два миллиона парижан, когда им не нужно будет больше наряжать и занимать русских князей, румынских бояр и жён берлинских финансистов?
Благодаря созданным нашим веком машинам, благодаря уму и техническим знаниям рабочих, опытных в деле пользования усовершенствованными орудиями, имея к своим услугам изобретателей, химиков, ботаников, профессоров в Jardin des Plantes и огородников из Gennevilliers [6] , пользуясь всеми средствами для увеличения числа существующих машин и испробования новых; наконец, благодаря организаторскому духу, энергии и предприимчивости парижского населения — земледельческий труд парижской анархической коммуны будет совершенно иной, чем работа современных крестьян где-нибудь в Арденнах.
6
Gennevilliers — громадные поля около Парижа, орошаемые водою из водосточных труб на которых тысячи огородников разводят всевозможные овощи, сбываемые в Париже и вывозимые даже в Англию.
Пар, электричество, солнечная теплота и сила ветра очень скоро будут пущены в дело. Паровые плуги, машины для очистки земли от камней быстро выполнят всю подготовительную работу, и земля, размягчённая и удобренная, будет только ждать разумного труда человека — особенно женщины — чтобы покрыться тщательно выращенными растениями, которых будут снимать по три и по четыре жатвы в год.
Учась садоводству, под руководством опытных специалистов, имея возможность пробовать на специально отведённых местах всевозможные способы обработки, соперничая между собою для достижения наилучших результатов и при этом черпая в физическом
«Бесплодных земель нет! Чего стоит человек, того стоит земля!» — таково последнее слово современного земледелия. Земля даёт всё, чего от неё потребуют; нужно только требовать умеючи.
На практике, даже такой небольшой территории, как два округа — Сены и Сены с Уазой — было бы достаточно для того, чтобы пополнить недостачи, вызванные революцией, даже в таком большом городе, как Париж.
Коммунистическая община, если она решительно станет на путь экспроприации, несомненно приведёт нас к этому соединению земледелия с промышленностью, — к тому, что человек будет заниматься и тем и другим одновременно.
Пусть только она вступит на этот путь: с голоду она уже наверное не погибнет! Опасность лежит вовсе не в этом: она лежит в умственной трусости, в предрассудках, в полумерах.
Опасность там, где её видел Дантон, когда говорил Франции: «Смелости, смелости, больше смелости!» — особенно смелости умственной, за которой не замедлит последовать и смелость воли.
Жилища.
Всякий, кто внимательно присматривался к настроению умов у рабочих, несомненно заметил, что есть один важный вопрос, по которому во Франции мало-помалу устанавливается общее соглашение. Это — вопрос о жилых домах. В больших французских городах (и даже во многих маленьких) рабочие приходят понемногу к убеждению, что жилые дома, в действительности, нисколько не составляют собственности тех, кого государство признает их собственниками, а на деле должны бы принадлежать всем жителям города. Такой поворот в умах несомненно совершается, так что уверить народ в справедливости права собственности на жилые дома теперь уже трудно.
Не собственник строил дом; его строили, украшали и отделывали сотни рабочих, которых голод толкал на работу, а необходимость существовать заставляла довольствоваться жалким заработком.
Деньги, затраченные этим, якобы, собственником, точно так же не были продуктом его труда. Он накопил их так, как накопляется всякое богатство, т.-е. уплачивая рабочим всего две трети или даже половину того, что ими сработано.
Наконец — и здесь нелепость права собственника всего очевиднее — ценность дома зависит от дохода, который получит с него хозяин дома; доход же зависит от того, что данный дом выстроен в городе с мощёными улицами, освещённом газом, имеющем правильные сообщения с другими городами; что в этом городе находятся промышленные заведения, и существуют учреждения, служащие науке и искусству; что в нём есть мосты, набережные, конки, есть театры, музеи, гулянья, одним словом, зависит от того, что двадцать или тридцать поколений работали над тем, чтобы сделать этот город обитаемым, здоровым и красивым центром промышленной и умственной жизни.
В некоторых кварталах Парижа каждый дом стоит миллион или более рублей, не потому, чтобы в его стенах заключалось на миллион работы, а потому, что он находится именно в Париже, что в течение целых веков поколения рабочих, артистов, мыслителей, учёных и литераторов содействовали тому, чтобы сделать Париж тем, что он представляет теперь, т.-е. промышленным, торговым, политическим, артистическим и научным центром; потому что у этого города есть прошлое, что его улицы известны, благодаря литературе, как в провинции, так и за границей, что он — продукт труда восемнадцати веков, пятидесяти поколений всей французской нации. То же самое справедливо относительно всякой другой столицы.