Хлеб и воля
Шрифт:
В других местах, — например в одной из громадных лондонских спичечных фабрик, — которая и патриотизм эксплуатирует в своих объявлениях — «мы, дескать, покровители национального труда» — вы видите молодых девушек, ставших лысыми в семнадцать лет оттого, что они на голове носят из одной залы в другую подносы со спичками, — между тем как самая простая машина могла бы подвозить эти спички к их столам. Но… «труд женщин, не имеющих определённого ремесла, так дёшев! К чему тут машина! Когда эти женщины не смогут больше работать, их так легко будет заменить, — их столько толчётся на улице».
На крыльце богатого дома в Брайтоне, в Ньюкасле, вы увидите в холодную зимнюю ночь ребёнка, уснувшего с пакетом газет в руках. Снег и слякоть бьют на его рубище… В Ньюкасле он ходит
Или вот здоровый и крепкий человек ходит без дела — никому он не нужен, — а его дочь чахнет и гибнет в аппретурной, где держат температуру русской бани, чтобы покрывать бумажную реднину густою смазкой и продавать её потом за плотную материю, а сын накладывает ваксу в жестянки, тогда как самая пустячная машина сделала бы это в десять раз лучше и в сто раз быстрее…
И так оно идёт повсюду, от Сан-Франциско до Москвы и от Неаполя до Стокгольма. Бесполезная, ненужная, глупая трата человеческих сил составляет преобладающую, отличительную черту нашей промышленности, — не говоря уже о торговле, где она достигает ещё более колоссальных размеров.
Какая горькая насмешка звучит в самом названии политической экономии! Ведь это — наука о бесполезной трате сил при системе наёмного труда!
И это ещё не всё. Поговорите с директором какой-нибудь благоустроенной фабрики. Он непременно начнёт плакаться перед вами, самым наивным образом, о том, как трудно найти в настоящее время умелого, сильного и энергичного рабочего, который бы отдавался своей работе с увлечением. «Если бы среди тех двадцати или тридцати человек, которые приходят к нам каждый понедельник просить работы, нашёлся бы хоть один такой», скажет он вам, «то он был бы наверное принят, даже если бы вообще мы в это время уменьшали число рабочих. Такого рабочего всегда можно узнать с первого взгляда и его везде примут; впоследствии, всегда можно будет отделаться от лишнего рабочего — какого-нибудь старика, или человека менее умелого». И вот человек, лишившийся таким образом работы, — как и все другие, которые завтра окажутся в таком же положении, — вступает в огромную запасную армию капитала: в ряды «рабочих без работы», которых призывают к машинам и станкам только в моменты спешных заказов, или в случае, если нужно сломить сопротивление стачечников. Или же он попадает в ту громадную армию пожилых или посредственных рабочих, которая околачивается около второстепенных, плохеньких фабрик и заводов — тех, которые едва-едва покрывают свои расходы и держатся только всевозможными урезываниями рабочей платы и обманом покупателей, особенно в далёких странах.
Если, затем, вы поговорите с рабочим, то вы узнаете, что в английских мастерских и фабриках принято рабочими за правило, — никогда не производить всей той работы, на которую он способен. Горе тому рабочему, который не послушается этого совета своих товарищей, получаемого при поступлении! В самом деле, рабочие отлично знают, что если они в момент великодушия уступят настояниям хозяина и согласятся работать более энергично ради исполнения каких-нибудь спешных заказов, то эта напряжённая работа будет впоследствии всегда требоваться с них при установлении размеров задельной платы. В силу этого, на девяти фабриках из десяти, они предпочитают никогда не производить столько, сколько они способны произвести. В некоторых отраслях промышленности рабочие ограничивают производство, чтобы удержать цену на производимый ими товар на известной высоте; в других же прямо передают друг другу пароль: go canny («полегоньку»)! «За плохую плату — плохая работа».
Наёмный труд — труд подневольный, который не может и не должен давать всего того, на что он способен. Пора уже покончить с этой сказкой о заработной плате, как лучшем средстве для получения производительного труда. Если промышленность даёт в наше время во сто раз больше чем во времена наших дедов, то мы
Те, кто серьёзно занимался изучением этого вопроса, не отрицают всех преимуществ коммунизма — при условии, конечно, если это будет коммунизм совершенно свободный, т.-е. анархический. Они признают труд, оплачиваемый деньгами — даже если эти [деньги] облекутся в форму «рабочих чеков» — и производимый в рабочих ассоциациях, находящихся под руководством государства, будет всё-таки нести на себе печать труда наёмного и сохранит все его недостатки. Они признают, что в конце концов это дурно отзовётся и на всём порядке вещей, даже в том случае, если общество станет обладателем средств производства. Они соглашаются и с тем, что при всестороннем образовании, которое станет доступным для всех детей, при привычке к труду, существующей в цивилизованных обществах, при свободе в выборе и перемене рода занятий и при той привлекательности, которою обладает труд сообща, равных между собою людей, на общую пользу, коммунистическое общество не будет чувствовать недостатка в производителях и что эти производители скоро увеличат вдвое и втрое плодородие почвы и дадут промышленности сильный толчок.
В этом наши противники с нами согласны; «но вся опасность, говорят они, лежит в том меньшинстве лентяев, которые не захотят работать, несмотря на прекрасные условия, которые сделают труд приятным, или же будут работать неправильно и беспорядочно. В настоящее время перспектива голода заставляет даже самых упорных не отставать от других; рабочий, не приходящий на работу вовремя, скоро теряет место. Но паршивая овца все стадо портит — и достаточно трёх или четырёх небрежных или упрямых рабочих, чтобы совратить всех остальных и внести в их среду дух беспорядка и возмущения, который сделает работу невозможной; в конце концов придётся, таким образом, прибегнуть к системе принуждения, которая заставила бы таких зачинщиков стушеваться. И тогда окажется, что единственная система, которая даёт возможность оказывать такое давление, не оскорбляя в то же время чувств рабочего, есть система вознаграждения сообразно исполненному труду. Всякое другое средство потребовало бы постоянного вмешательства власти, которое для свободного человека быстро сделалась бы нестерпимым».
Таково противопоставляемое нам возражение — как мы думаем, во всей его силе.
Оно, как читатель видит, входит в разряд тех доводов, которыми стараются оправдать существование государства, уголовного закона, судей и тюремщиков.
«В виду того, что есть люди — незначительное меньшинство,— которые не хотят подчиняться привычкам общежития», — говорят нам сторонники существования власти, «приходится сохранить государство, как бы дорого оно нам ни обходилось, приходится сохранить и власть, и суд, и тюрьму, несмотря на то, что эти учреждения становятся сами источниками всевозможных новых зол».
Мы могли бы ограничиться тем ответом, который мы много раз уже давали на вопрос о власти вообще: «чтобы избегнуть возможного зла, — говорим мы — вы прибегаете к средству, которое само по себе составляет зло ещё большее, и которое становится источником тех самых злоупотреблений которые вы хотите устранить. Не забывайте, что именно существование наёмного труда, т.-е. невозможность жить иначе, как продавая свою рабочую силу, создало современный капиталистический строй, недостатки которого вы начинаете признавать».
Мы могли бы заметить, кроме того, что рассуждение наших противников есть в сущности ничто иное, как защита существующего порядка. Современный наёмный труд вовсе не был создан ради устранения неудобств коммунизма. Его происхождение, как и происхождение государства и собственности, совершенно иное. Этого рода аргументы имеют, поэтому, не больше значения чем те, которыми стараются оправдать существование собственности и государства. Мы разберём, тем не менее, это возражение и посмотрим, в какой мере оно может быть справедливо.