Хлеб с ветчиной
Шрифт:
Беккер работал ночным посыльным. Ночью зарабатывал себе на жизнь, днем учился в колледже.
— Как ты нашел работу?
— По знакомству.
— Могу поспорить, что я тебя уделаю.
— Возможно, а возможно — и нет. Меня только писательство увлекает.
Мы сидели в беседке с видом на один из университетских газонов. Двое парней пристально разглядывали меня. Потом один заговорил:
— Эй, — обратился он ко мне, — можно спросить тебя кое о чем?
— Попробуй.
— Я помню тебя по начальной школе. Тогда ты был слабаком. А сейчас смотрю, ты крутой мужик. Что случилось
— Не знаю.
— Стал циником?
— Возможно.
— И ты счастлив?
— Да.
— Тогда ты не циник, потому что циники не могут быть счастливыми!
Парни исполнили между собой водевильное рукопожатие с реверансом и, гогоча, убежали.
— Они тебя обидели, — сказал Беккер.
— Нет, слишком сильно старались, чтобы обидеть.
— А если серьезно, ты циник?
— Я неудачник. Был бы циником, чувствовал бы себя лучше.
Мы покинули беседку. Занятия кончились, и Беккер решил оставить книги в своем шкафу. Мы пошли в раздевалку, там он протянул мне пять-шесть отпечатанных листков.
— Прочитай. Это мой рассказ.
Мы перешли к моему шкафчику, и я передал Беккеру бумажный пакет.
— Врежь…
В пакете была бутылка портвейна.
Беккер отхлебнул и передал мне.
— Ты что, всегда держишь в шкафу пузырь?
— По возможности.
— Послушай, сегодня у меня свободная ночь. Не хочешь познакомиться с моими друзьями?
— Я не нахожу в людях ничего хорошего.
— Ну, люди разные бывают.
— Да? И где это? У тебя?
— Нет. Сейчас я черкну тебе, — и он написал мне адрес на клочке бумаги.
— Слышь, Беккер, а чем эти люди занимаются?
— Пьют.
Я положил клочок в карман.
Вечером после ужина я прочитал рассказ Беккера. Он был хорош, и во мне зашевелилась ревность. Речь там шла о том, как он ночью на своем велосипеде доставлял телеграмму одной красивой женщине. Описание было живым и чистым, с оттенком мягкой благопристойности. Чувствовалось влияние Томаса Вулфа, но Беккер так не стенал и не наигрывал, как это делал Вулф. Эмоции присутствовали, но они были выписаны не неоновыми буквищами. Да, Беккер умел писать, и получше меня.
Родители купили мне печатную машинку, и я настучал несколько рассказов, но они получились слишком горькими и очень небрежными. Нет, нельзя сказать, что они уж совсем были плохи, но все же складывалось впечатление, будто мои истории какие-то скудные, в них не было собственных живительных сил. Моя писанина была мрачнее Беккеровой и на порядок чуднее, но это не срабатывало. Ну, пара-тройка из написанных историй все же действовала на меня, да и то получалось так, что они лишь заводили в какие-то дебри вместо того, чтобы быть в них проводником. Беккер, несомненно, писал лучше. Может быть, мне заняться рисованием?
Я дождался, пока родители уснут. Отец всегда громко храпел. Услыхав сотрясение воздуха, я открыл окно и спустился в кусты. По ним я выбрался в соседний переулок и растворился в темноте улицы. По Лонгвуд я добрался до 21-й, свернул направо и по Вествью добрался до конечной остановки трамвая «W». Опустив жетон в кассу, я прошел на заднее сиденье и там закурил сигарету. Если друзья Беккера окажутся под стать
К тому времени, когда я нашел означенное место на Векон-стрит, Беккер был уже там. Его друзья расположились на кухне. Беккер проводил меня к ним и представил. Были: Гарри, Лана, Проглот, Вонючка, Выпь, Эллис, Собачья Пасть и наконец Потрошитель. Они все сидели вокруг большого кухонного стола. Среди собравшихся только Беккер и Гарри имели работу. Лана, единственная присутствующая женщина, была женой Гарри, а Проглот их сын. Он тоже сидел вместе со всеми на высоком детском стульчике. Когда нас знакомили, Лана посмотрела мне прямо в глаза и улыбнулась. Все они были молоды, стройны и дымили самокрутками.
— Беккер рассказывал нам о тебе, — поведал Гарри. — Говорил, что ты писатель.
— У меня есть печатная машинка.
— А ты про нас чего-нибудь напечатаешь?
— Сначала хотелось бы выпить.
— Отлично. Мы как раз устраиваем конкурс на лучшего алкаша, — оживился Вонючка. — У тебя есть какие-нибудь деньги?
— Два доллара…
— Значит сегодня ставка — два доллара. Выкладывайте! — скомандовал Гарри.
Набралось восемнадцать долларов. Кучка выглядела очень соблазнительно. Тут же появилась бутылка и стаканчики.
— Беккер говорил, ты крепкий парень. Это правда?
— Ага.
— Сейчас посмотрим.
Свет на кухне был очень яркий, а виски крепкий — темно-коричневый напиток. Гарри наполнил наши стаканчики. Красота. Мой рот, моя глотка изнывали от нетерпения. «О, Джони! О, Джони, как ты умеешь любить!» — пел женский голос по радио.
— До дна! — выкрикнул Гарри.
Быть такого не могло, чтобы я проиграл. Я пил бы днями напролет, но мне всегда не хватало денег.
У Проглота тоже был свой крохотный стаканчик. И он пил вместе с нами. Все считали, что это очень забавно, но я не видел ничего смешного в том, что малыш пьет крепкий виски. Но разве я мог возражать.
Гарри разлил по второму кругу.
— Ты прочитал мой рассказ, Хэнк? — спросил Беккер.
— Ага.
— Ну, и как тебе?
— Хорошо. Ты уже созрел. Все, что тебе нужно, — удача.
— До дна! — скомандовал Гарри.
Со второй проблем не было, мы все опрокинули свои порции, включая и Лану.
Гарри посмотрел на меня.
— Не пора попугать унитаз, Хэнк?
— Нет.
— Ладно, если сам не доползешь, у нас есть Собачья Пасть.
Собачья Пасть был больше меня раза в два. Уж так паскудно устроен мир. Куда бы вы ни посмотрели, всегда найдется кто-нибудь, кто готов вцепиться вам в глотку. Посмотрев на громилу, я спросил его:
— Как дела, приятель? — и подмигнул.
— Иди ты в жопу, дятел, — ответил он. — Сиди и пей.
Гарри наполнил всем под завязку. Он обошел только Проглота. Я оценил это.
Итак, с очередным раундом все справились достойно. Но тут Лана заявила, что выбывает из игры.
— Кто-то же должен убрать за вами это дерьмо. Гарри рано утром идти на работу, — мотивировала она свою отставку.
Стаканы были уже наполнены для следующего раунда, когда дверь с грохотом распахнулась, и в комнату влетел молодец лет 22.