Хлеб
Шрифт:
В опытном хозяйстве зонального НИИ мне показали и лункование, и щелевание, и что-то еще иное, обязанное задержать сток. Но газик, на котором обзирали, вдруг засел в глубоченном рву, пробуравленном талым потоком, и сразу прояснилось: плюет вода на эти щели-лунки.
Без охоты отправился я в «Русский виноград». Что ж, если негде искать, пойдешь хоть в институт табака и махорки.
Встретил меня не респектабельный лауреат, а страдающий кашлем, в больших годах человек: достал, понимаете, пневмонию, никак не погаснет.
Поняв, зачем я приехал, Яков Иванович пресек все уговоры домашних, собрался, поехали.
IV
— Смотрите так, будто вы издалека, ну, из Новой Зеландии, впервые видите эти места, — требует Яков Иванович.
Стараюсь. Вижу прямоугольные, просторные, гектаров под двести,
— Ну, поняли? Рельеф — волнистый. А разбивка полей? Плоскостная. Вот и раскол. Нет в натуре плоскостей, нет, любое поле с уклоном — хоть два градуса, а скат. Организация территории считает ландшафт ровным, насильничает. Покажите хоть клочок, где пахали бы поперек склона, удерживая воду! Всюду — вдоль, любая бороздка старается, чтобы и снегу, и ливню скорее в овраг. Насилие закреплено лесополосой. Кто б и захотел теперь пустить агрегат поперек — посадка не даст… Когда рота входит на мост, дают команду, чтоб не в ногу: «ать-два» разрушает мосты. А тут все в ногу, каждый проход трактора работает на сброс. Я и говорю — устройство «с гор вода»! Простое, безотказное, освобождает и от воды, и от земли.
Ах, вон он о чем… Ну да, обработка по горизонтам, есть такой прием, американец Хью Беннет о нем пишет. Они там, в Великих Равнинах, комбинировали уйму всякого… Яков Иванович продолжает:
— Поля нарезали заново в пору укрупнения колхозов, в начале пятидесятых. Ввели в пашню и склоновые земли, где колхозы овец пасли, роскошные клетки получились. Цель — простор для тракторов: длинные гоны дают высшую выработку. И вместо живых нивок получили полигоны для техники. Главное же — любое орудие стало соскабливать гумусный слой. Чем выше агротехника, тем сильней эрозия. Где нарезка ради гонов и прямоугольные лесополосы дали эффект? Да где воде течь некуда. В Приманычской впадине, допустим, в совхозе «Гигант». Но в природе идеальный плоский рельеф так же редок, как и горные пики…
Эх, Яков Иванович, каких только причин не находим для объяснения сельских хворей! Поднимаешь журнал десяти — двадцатилетней давности, так и смех и слезы: что только не винили! Теперь, значит, новый жупел достанем — организацию территории…
— Верно, как же без жупела, — вроде согласился Яков Иванович. — Вот мой отец — он на Ставрополье держал виноградник — решил перезаложить участок, померзли старые кусты. Вообще — какой самородный ампелограф был! По голому чубучку мог сорт определить, под старость состоял у нас в институте вроде как тайным советником, поражались все… Да, значит — новый сад. А я в те поры учился в Тимирязевке, комсомолист был — страх. Приезжаю помочь. «Как разбивать будете?» — «Как заведено — с горы до долу». Я ж уже подначитался, и к нему, как вы говорите, с жупелом: «С горы до долу — это в вас помещичья наука сидит. Классовый враг вас подучает, чтоб вода стекала, чтоб сносило землю». — «А как надо?» Я ему формулу: энергия пропорциональна массе и квадрату скорости. Чем круче склон, тем больше скорость потока. Больше выпало воды — выше будет разрушающая энергия, больше земли снесет. Хочется иметь виноград, так надо свести скорость тока к нулю, тогда и энергия пропадет. Моргает мой батько: «Ну, если не брешешь — разбивай сам». Разбил я поперек, валики поделали, связали сток. И что вы думаете — потянулась лоза! И зимует у моего Ивана Петровича хорошо, и родит богаче, чем у соседей. «Где ж ты раньше был? Прятали ж, паразиты, формулу от незаможного человека!»
Посмеялись. Я меж тем взглядом памяти бежал по виноградникам гордой моей Массандры и с холодком в душе убеждался, что все они посажены как раз «с горы до долу». Крутизна страшенная, трактор не поднимется, а шпалеры бегут с яйлы к морю — и в Алуште, и в Гурзуфе. Снос почвы, наверно, жуткий, в пору дождей море на полкилометра рыжее, на грунте одни камни остаются. Вечная жажда, такая нехватка воды — и в море ее, где ж у земляков глаза?
— А формулу эту, — в тоне дорожной байки продолжал хозяин, — я потом и Ивану Владимировичу Мичурину предъявлял. Меня он взял к себе в Козлов на отдел физиологии. Я уже, правда, москвичом заделался, в Наркомземе, потом в ВАСХНИЛе сидел, а тут такое предложение — решился. Николай Иванович Вавилов, наш президент, узнал — кивнул: правильно, вам же больше проку… Тоже закладываем виноградник — южный склон был у реки Лесной Воронеж. Настаиваю, чтоб только по горизонтали, — и формулу
Хорошо, а в институтском их хозяйстве озимые померзли?
— С какой стати? Все убрали, все, помногу не берем, но из пятидесяти центнеров не выходим. И виноград не померз, хоть и на буграх сидим. Восемь тысяч гектаров лозы Дон потерял, мы — ни кустика. Да и не было его этой зимой, вымерзания, — досадливо махнул рукой мой лектор, — было вы-мо-раживание, гибель в холод от высыхания, так и называть надо. Влага ослабляет стужу, действует как водяное отопление. Ростовская область в год отправляет в овраги четыре миллиарда кубов воды — знаете, сколько нужно стараться зиме, чтобы заморозить такое море? А тут за нее постарались. Период идет влажный, что ни пятилетие — доза осадков вверх, а мы позволяем агрономам болтать: «Несмотря на неблагоприятные погодные условия…» А надо бы смотря, давайте оценивать себя по тому, как используются факторы жизни.
— Выпадать-то, Яков Иванович, оно может не тогда, когда нужно, важно ведь распределение по сезонам.
— Доверяйте глазам. Вон тополя при дороге. Желтеют, так?
Теряют лист. В середине июля! Что — жара, при чем жара, если неделю назад прошли ливни, каждый гектар получил по тысяче тонн воды? Многолетнику до осени должно бы питья хватить, он обязан тень давать, глаз радовать, а — выпрягается. Потому что воду из-под него выхватили. Кюветы, асфальт, трубы-мостики всю эту влагу — в Азов, ведь трасса — осушительное устройство. Там, где избыток воды, орошений не строят, верно? Почему же в засушливом климате все направлено на сброс воды — и трасса, и проселок, и лесополоса, любая деталь ландшафта? Ладно, у дерева век короткий, но река — она живет эпохи, она же должна подняться во влажный период? Давно не видели Миуса? Ну, тогда опоздали. Мир праху, кончился. Был в войну мощной водной преградой, а сейчас…
Крутой, величественный правый берег — его-то и брала с великой кровью наша морская пехота — говорил о древней силе течения.
Подъехали — мутная канава. Едва хватает хуторским утятам. Грязь, ил, пух… Это — Миус? Это по нему ходили галеры Петра, на эти берега переселяла Екатерина таврических греков? С этим сопоставлять грозные слова «Миус-фронт», какие я все слышал в сорок четвертом от солдат стоявшего у нас полка?
С судьбы реки начал и Николай Васильевич Тарасов, первый секретарь Матвеево-Курганского райкома, — вроде без повода с нашей стороны. Впрочем — как, ведь Яков Иванович в гостях, надо бы ушицу заделать…
— Скажете — сочиняет, теперь уже самому не верится, — горячо говорил секретарь, — но еще в пятьдесят шестом году за одну ночь вот этими руками пять мешков настоящего рыбца в Миусе наловил! Красная рыба водилась, сома в счет не брали… А теперь воробей без сапог перейдет. Вспомнят когда-нибудь секретаря — это, мол, Тарасов Миуску кончил, при нем накрылась. Ведь про проклятые клетки разговор не зайдет, их к делу не пришьешь…
Клетки, о которых шла речь, виднелись на стене за креслом секретаря. Это была схема землеустройства района. Прямоугольники полей в лесополосах тянулись с севера так казарменноровно, будто кто-то неукоснительный еще при живом Миусе, с ручьями и терном в балках, с крутыми выпасами и гнутыми пашнями, уже видел желанную ему плоскость.