Хлеб
Шрифт:
На этот баланс вызывают первых секретарей райкомов. Середина дня, у белой лестницы в крайкоме — группа знакомых степняков. Завьяловский секретарь только что оттуда и, протирая очки, бодрясь, рассказывает притчу. Александр Македонский взял город и шлет солдат: «Ну, что они там?» — «Плачут». — «Тогда ищите, трясите — есть!» Вояки бросаются снова — и правда, находят и золото, и прочее. «А теперь как?» — «Смеются!» — «Кончай, ребята, больше нет ничего».
— И мы смеемся! Семнадцать процентов фуража оставлено — это ж свиней побоку, птицеводство по ветру, а налаживали сколько — одну, думаете, пятилетку?
Уже другой выходит,
Сочувствующий круг и тот хохочет. Табуны, Родино, Благовещенка, сама Кулунда — всем по Македонскому, и на каждого достает громогласного смеха. Засуха юга никого там не оставила без тридцати — сорока процентов фуража, а Алтай-батюшка выговаривает: «Семнадцать… девять». Сообщено, что в Оренбуржье, за саботаж заготовок (т. е. отстаивание тех самых цифр, что в промфинплане) сняты руководители таких-то и таких районов. Исключение потом заменят строгачом, но это уже не работник…
Смех — расставание с прошлым. Но что-то уж долго смеются!
И я что-то долго читаю рацеи в очереди на элеватор…
Есть, впрочем, край и праву на вымысел!
Первое. Не я пригласил — меня привезли к элеватору: Недилько прояснял, как тут создана очередь. Очередь — это универсальный инструмент понижения запросов. Очереди не возникают, это суеверие: их делают. Долго ждешь — ты рад сдать зерно рядовым, к черту прибавки за сортность, за силу, по ячменю — за годность на пиво. «Рядовым принимать, все рядовым!» — велят хлебоприемному пункту Высшие Интересы Ведомства, а накачка в райкоме жару поддала, а сводка лупит по всем по трем — так строй их в очередь, умный заготовитель!
Секретарь хоть воздаст приемщикам — к коллективной шоферской радости.
Второе. Не я озарил Недильке петлистые пути хлебосдач, а он меня методично, все длинные пятилетки знакомства, просвещает и наставляет. Если фермы Армавирского коридора при вечном биче эрозии дают на корову в среднем больше, чем теперь доит малахитовое Подмосковье, то, значит, в науке о фураже давний секретарь имеет негласную докторскую степень.
Третье. Не я привез на Кубань кино о продразверстке, а Недилько выхлопотал у генерального директора «Мосфильма» пленку раньше всех премьер, а я был при ней прилагательным. И до всесоюзного показа с положенными миллионами зрителей и гвоздиками «России», «Ударника», «Октября» были тысячи безбилетников в станицах Прочноокопская, Советская, Бесскорбная. Явное финансовое нарушение, но виноват тут местный райком.
Итак, юбилей место имел. Он проведен на государственный счет, и теперь при элеваторе — заговенье.
Хлебный баланс — кривые дороги… Нет здесь у нас с Недилько двух мнений, потому что он сдает — ему и мнить, а мне слушать. Правда, даже одно мнение (Андрея Филипповича) часто выражено быть не может, ибо получится, что он ищет легкой жизни, а жизнь, известно, надо искать потяжелее, стараться так загнать себя, чтобы никакого выхода вроде бы не было. Тогда — да-а, а без трудностей какая работа?
На благодатной Кубани сто колхозов и почти столько же совхозов ныне убыточны — вот до чего достарались.
А в чем мы расходимся — говорить незачем. Потому что в своих взглядах я не прав и поверхностен, а Андрей Филиппович всегда доказателен и прав. К примеру, Андрей Филиппович считает, что Карачунова от частника надо защищать расточением песца и арбуза, то есть их корыстных производителей. А я ошибочно полагаю, что надо столько Виктору платить, сколько он
Срок придет, и я увижу, как глубоко был не прав. Но надо жить долго и беречь здоровье.
Въезжая в Прочный Окоп, мы с шофером Ашотом шарахаемся от прущей, как зубр, пожарной машины. Горит? Где, что, скорей…
— У Карачуна в звене комбайн, позвонили… Та не, не наш, то хто-сь с приезжих. Казали — как свечка! — живописует охранница при гараже.
Этого еще не хватало! В середке что-то оборвалось и никак не поднимется. Летим в бригаду. Только-только село солнце. Наверно, издали факел увидим. Чего доброго, еще в огонь начнут кидаться, наделают беды. Читать, как за тонну еле сляпанных железок человек погиб, человек двадцати годов от роду, не хватает воздуха и злости. Хозяин и работник ни писать, ни читать про такое не станут. Чудовищное невежество, черствость — или перенос категорий войны? Но не ровен час — из кабины не успел выбраться, ведь дверь-то к самому двигателю, а он и загорается первым!
Но кто ж горит-то? Пожарники толкутся, гутарят возле «Нивы» Толи Лазебного, варяга-удальца, а тот мирно, деловито выгружает из бункера зерно.
— Это я горел. Медаль за спасение на пожаре положена, — дурашливо тычет себя в грудь. — Вон как разукрасили двигун! Три огнетушителя вылили. Понимаете — зад стало жечь, оглянулся — ночь в Крыму, все в дыму…
Ломается, дурачок, реализует выказанную смелость. А парень такой ладный, что торс, что голова белокурая… Представить, как полыхает, что уже и дверь кабины не распахнуть, — и опять в середке что-то обрывается. Черт знает какая связь между теми полутора тоннами зерна, какие этот Толя получил еще дома, и его поведением, повадкой, самооценкой, но — орел, храбрец, лейб-гвардия!
Виктор узнал про пожар даже позже пожарников: Федька разнес, интересно.
Молотили мы до одиннадцати, отгрузили 29 июля двадцать восемь бункеров — годовую норму потребления пятидесяти шести человек. Это, потом оказалось, был рекордный день за всю историю Прочного Окопа: 359 гектаров убрали за день, намолотили 1294 тонны зерна.
Спать надо, но и реализовать юг тоже. Сходить на берег, минуту постоять под звездами, поздороваться с Орионом, наскоро, не теряя дна, искупаться в опасной Кубани.
Река шумит, «плещет мутный вал». На отмели колеблется в течении рогатая коряга, напоминая рассказ о казаке Лукашке и убитом им абреке. Реки Кавказа так же полноправны в отеческой словесности, как Ока, Цна, Сейм.
На этом самом галечнике меня раз обругали. В засуху семьдесят девятого, ранним утром, до солнца. Тетка таскала воду с Кубани, отливая до работы свои помидоры, я… реализовывал юг.
— Надо же — люди, с утра делать не черта! — в глаза сказала мне тетка.
А я тогда бездельником не был. Ей казалось, что с утра у реки огинается пожилой шалопай, а я и рукопись сдал в срок, и кино снимал без пролонгации, и, главное, свои рядки свеклы в бригаде Андрея Ильича прорвал как заправский договорник. Все может быть вовсе не так, как замотанному человеку кажется! Вот только кажется, что солнце нырнуло в стороне Кропоткина, чтобы подняться от Ставрополья. На самом-то деле повернулась Земля!