Хлыст
Шрифт:
Тем же спокойным тоном литературной стилизации автор пытается воспроизвести речь пророка, в которого вселился Христос:
Аз есмь Бог, в веках предсказанный, […] Аз есмь Бог и откровение […] Аз есмь Бог вочеловеченный. (358)Несколько раз автор пытается, сохраняя общее благостное настроение, пересказать любимую скопцами историю падения Адама и Евы. В стихотворении Брат и сестра герои ведут мирный разговор:
— Я твой брат, твой белый брат, Ангел,Герою вряд ли это удается; во всяком случае, другие стихи на тему райской птицы дышат эротическим напряжением.
Мы ходили, мы гуляли в изумрудном во саду, Во саду твоем зеленом мы томилися в бреду. […] И потом мы пожелали, чтобы ум совсем исчез, Мы манили и сманили птицу райскую с небес. И потом мы перестали говорить: «А что потом?» Гусли звонко в нас рыдали, поцелуйный был наш дом. (315)Так читатель входит в атмосферу радения. ‘Вертоград’ из названия этой книги означает, по-видимому, ‘город кружений’. «И будет дух — в кружении, как голубь круговой» (357). «И на Божьем кругу Все могу, все могу» (367). Бальмонт всячески пытается изобразить загадочное действие.
Ты оставь чужих людей, ты меж братьев порадей, Богом-духом завладей. (357) Чтоб в круженьи белом, белом, Чтоб в хотеньи смелом, смелом, Ты сошел к нам Саваоф, Саваоф, Саваоф! (372) Мы как птицы носимся, Друг ко другу просимся, Друг ко другу льнем […] В вихре все ломается, Вьется, обнимается, Буйность без конца. Посолонь кружение […] (374)Доверяя относительно редким историческим сведениям, Бальмонт считает, что хлысты кружились вокруг чана с водой. Впоследствии эту красивую версию будут воспроизводить в своих литературных ‘радениях’ Пришвин и Горький.
Слитно-дружное вращенье […] Жернов крутится упорный, […] Ног босых все глуше топот, […] Близ рубахи — сарафан, И напевной тишиною Зачарован водный чан. (377)Бальмонт совершает интересную подстановку: упоминая именно белых голубей, то есть скопцов (в варианте Весов это сделано даже в названии всего цикла), Бальмонт игнорирует их крайний аскетизм и смешивает их с хлыстами. Фактически он распространяет на обе секты те миссионерские обвинения в свальном грехе, которые адресовались хлыстам, но никак не относились к скопцам. Ключ к разгадке бытия — осуществленное желание, и содержание радения Бальмонт видит в магическом преодолении препятствий на пути удовлетворения.
Мы в двух горницах раздельных, мы за тонкою стеной, В час радений корабельных будем в горнице одной. […] И теперь в великом чуде мы в раденьи корабля, Светят очи, дышат груди, в Небе царствует Земля. (329–330)По Бальмонту, хлысты и скопцы более всего озабочены любовью, которая звучит то в самом возвышенном из смыслов, то, напротив, приобретает вполне земной характер. Любовь происходит просто и конкретно, но наделяется мистическим значением. Бальмонт включает в эротическую игру даже древнюю православную оппозицию закона и благодати:
Мы не по закону, Мы по благодати, Озарив икону, Ляжем на кровати. (321)Следуя за Данилой Филипповичем и другими основателями раскола, Бальмонт особо разрабатывает тему осуждения брака. «Женатые разженитесь», — учил основатель хлыстовства. «Брак хуже блуда», — учили старообрядцы-беспоповцы. Бальмонт импровизирует:
Есть грех один и грех мучительный, Хотя и много есть грехов. […] То грех души с душою скованной, То принуждение для губ. (360)В стилизациях Бальмонта не чувствуется собственно телесных явлений —
1055
Блок. Собрание сочинений, 5, 529.
При всей безыскусственности «распевцев», они все же создания души, в известном смысле, утонченной. […] Все мировоззрение «людей божиих», их вера в экстаз, […] их изысканная мистическая чувственность, при аскетическом конечном идеале, — во многом соприкасается с признаниями, рассеянными […] в книгах Бальмонта [1056] .
В новой литературе оценки Зеленого вертограда противоречивы. Владимир Марков характеризует книгу как один из лучших поэтических сборников Бальмонта [1057] . В противоположность этому Константин Азадовский считает эти фольклорные опыты интересными, но неудачными [1058] . Как бы ни оценивать их поэтические достоинства, эти стихи представляют собой выразительный памятник увлечениям эпохи. Искусный и рациональный мастер, Бальмонт не претендовал на то, что его имитации являются более реальными, чем реальность, более историчными, чем история. Псевдо-этнографизм здесь вполне сознательный поэтический прием. В конце своего сборника Бальмонт извинялся, впрочем и здесь опираясь на известный скопческий стих:
1056
В. Я. Брюсов. Зеленый вертоград и хоровод времен — в его: Сочинения. Москва: Художественная литература, 1987, т. 2, 296.
1057
Vladimir Markov. Bal’mont and Russian Apocalyptic Sects, 197.
1058
К. Азадовский. Бальмонт — Русские писатели. Биографический словарь. Москва, 1992, 1, 151.
Клюев
Пути Клюева и Добролюбова противоположны. Один ушел из высокой культуры символистов в сектанты; другой, наоборот, пришел из сектантов в профессиональные поэты. Один, опрощаясь, отказался от рифм и ритма, чтобы сблизить свой слог с ‘природой’ сектантских распевцев; другой, напротив, преобразовал знакомый ему хлыстовский фольклор в профессиональные стихи. Один обращал к интеллигенции письма, наполненные горечью, агрессией и желанием разрыва. Другой надеялся на диалог.
В книге Сосен перезвон [1911] Клюев ищет встречи с высокой культурой. Стихотворение Голос из народа построено на конфронтации «их» — людей профессиональной культуры — и «нас», людей народа. Профессиональная культура — уходящая, вечерняя, обращенная в прошлое; народная — утренняя и даже «предутренняя». Но в отличие от Толстого и Добролюбова, Клюев надеется на сближение и даже слияние:
За слиянье нет поруки, Перевал скалист и крут, Но бесплодно ваши стуки В лабиринте не замрут. Мы как рек подземных струи К вам незримо притечем, И в безбрежном поцелуе Души братские сольем [1059] .1059
Н. Клюев. Сочинения. Под ред. Г. П. Струве и Б. А. Филиппова. A. Neimanis, 1969, 1, 223 (далее цитируется в тексте указанием тома и страницы).