Хмара
Шрифт:
— Добренького вам здоровьичка! — еще издали закивала Дарье Даниловне и Зое особа лет пятидесяти с рыхлым красным лицом. Подойдя, она словоохотливо повторила:-Здравствуйте, дорогая Дарья Даниловна! Давненько не бачила вас. Зоинька, здравствуй! Ты еще красивше стала, голубонька моя…
— Ну что вы!.. — смущалась Зоя.
— А ты не красней маковым цветом, голубонька, — благодушно тараторила тетка. — Чистую правду тебе говорю. Ягодка ты, право слово! Куда только парубки смотрят, — перенесла она внимание на Никифора. — Да будь я парубком, ни в жизнь не прошла бы мимо…
— Ефросинья
— Ладно-ладно. Дело, стало быть, жизненное, понятное, — безостановочно лилось из говорливой тетки. — Каждому дружечку охота иметь, чего уж там глазки отводить! Правду я говорю аль нет?.. А, красавец молодой, красоты писаной? — обратилась она к Никпфору. Тот не успел ответить, потому что подошла Наташа и перевела разговор на другую тему.
— Видели, какой эшафот сооружают? — спросила она. — А рядом могилу роют.
У тетки Ефросиньи брови полезли вверх, а рот с подсолнечной шелухой на губах приоткрылся и застыл в форме буквы «о».
— Да ну?! — выдохнула она наконец. — А я слыхала, что в той яме якийсь дубок сажать будут? А с того есшафота речи говорить, как на Первомай?..
Изумление и испуг женщины были неподдельны. Наташа пожалела её и со смехом призналась, что пошутила.
— Какая там шутка! Я тоже слышал, — сказал Никифор, незаметно толкая Наташу в бок. — Сегодня будет показательная казнь. По жребию выберут мужчину и женщину из тех, кто сюда пришел, на том помосте отрубят им головы и в яму скинут. А сверху дуб посадят.
— Для чего ж они так? — пораженно заморгала тетка.
— А для устрашения. Подпольщики какие-то в селе завелись, листовки разбрасывают. Так немцы, чтоб неповадно было, хотят сделать показательную казнь. Построят всех в шеренгу и будут выбирать. Мужчину и женщину, — подчеркнул Никифор.
— Ох, господи-святы! Да что ж это такое?! Ефросинья нетерпеливо топталась на месте, готовая сорваться и бежать к ближайшим знакомым, чтобы поделиться ужасной новостью.
Но тут сомнение закралось в её душу: а не шутит ли этот скуластый парень? На вид-то серьезный такой и говорит серьезно, но кто его знает!.. Эти охальники-парубки чего только не выдумают!
— Ты не брешешь, милай? — спросила тетка со всей непосредственностью простоватой натуры.
Никифор развел руками:
— Почем купил, потом и продаю. Не знаю, брехня или нет? Но на правду похоже: и помост, и могила есть, и полицаи чего-то ходят, вынюхивают…
Стараясь сдержать смех, Наташа надула щеки и неестественно выпучила глаза.
— Мне-то ничего, я в Германию мобилизованная… Не будут же они молодых казнить, да еще мобилизованных?! Я слышала, немцы пожилых выбирать будут… От которых мало толку… — Девушка поспешно отвернулась, потому что чувствовала: вот-вот расхохочется. Никифор продолжал с серьезным видом: — Все-таки разузнать не мешало бы. А вдруг правда?! Надо бы с верным человеком поговорить.
— Я-то узнаю! — заявила Ефросинья. — Спасибо, милые, что предупредили. Я ужо сообчу вам, когда узнаю, — сказала тетка и, стряхнув приставшую к губам подсолнечную шелуху, рысью
Наташа смотрела ей вслед, подрагивая уголками рта, а когда тетка скрылась в толпе, то откровенно расхохоталась:
— Ловко мы её разыграли! То-то метаться теперь будет и узнавать, правда или нет.
Зоя и Дарья Даниловна тоже посмеивались, но не так озорно, как Наташа: Ефросинья была их общей знакомой, и они чувствовали неловкость. Когда же Никифор сказал, что им надо разойтись в разные стороны и узнать, «правда ли будет показательная казнь?» — то все недоумевающе примолкли. В двух словах Никифор объяснил свой замысел: под видом вопросов распустить слух о предстоящей «показательной казни», и, если народ поверит, — а сейчас люди верят самым фантастическим слухам, — все разбегутся, и торжество будет сорвано.
— Ни в коем случае не утверждайте, а спрашивайте, — наставлял Никифор. — С беспокойством спрашивайте! Тогда поверят. Ясно?
— Ясно, — в один голос ответили Наташа и Зоя.
— А вы, Дарья Даниловна, примете участие? — спросил Никифор.
— Как же! — обидчиво отозвалась женщина. — Я это получше вас сумею… Уж мне поверят!
И они разошлись в разные стороны.
Гебитскомиссар Мюльгаббе прибыл в Знаменку в сопровождении экскорта солдат на грузовике. К сельуправе машины подкатили без четверти двенадцать.
Раевский встретил гебитскомиссара рапортом, что к торжеству все готово. Поморщившись, Мюльгаббе оглядел шаткий помост, с которого ему предстояло говорить речь. Над ним уже развевались два флага. Пурпуровый с паучьей свастикой на белом круге — немецкий — и меньшего размера трехцветный, самодельный и невзрачный флаг украинских националистов. Флагами Мюльгаббе остался доволен. Такими именно они и должны быть: немецкий солиднее украинского, хотя Украина и объявлена самостоятельной республикой, но надо иметь здравое представление о значимости явлений.
Удовлетворился гебитскомиссар и осмотром приготовленного к посадке молодого дуба, лежавшего вместе со звеньями железной ограды во дворе сельуправы. Дубок был вполне приличный, но самое ценное гебитскомиссар усмотрел в том, что староста проявил немецкую аккуратность — дуб будет обнесен хорошей оградой. Ограда — не безделица, она придает всему законченный вид. Славяне, как давно уже отметил Мюльгаббе, не признают хороших оград. В инициативе русского старосты Мюльгаббе увидел влияние немецкой культуры и поэтому простил Раевскому шаткий помост, на который надо было взбираться не по ступенькам, а по приставной лестнице.
— Нитшево, — сказал он Раевскому. — Культур не делайт бистро. Ми ест носитель культур. Культуртрегер. Понимайт? Ви должель делайт, как ми. Тогда ви обладайт культур.
Льстиво улыбающийся Раевский юлил вокруг гебитскомиссара.
— Безусловно, господин гебитскомиссар, — твердил он, поминутно вытирая платком лоб. — Мы счастливы, что имеем таких учителей. Мы стараемся…
Понял, шельмец, что угодил.
Взобравшись на помост, Мюльгаббе выразил желание, чтобы публика подошла поближе. Раевский крикнул: