Хмель свободы
Шрифт:
– «Реквизиция», «грабеж»! – криком прервал «папаху» Левка. – А ты моих людей накормыв? А мы, замежду прочим, не барышень катаем, а йдем на защиту Царицына! Так шо ты дурня не валяй, а поскорей открывай семафор!
– Бронепоезд ваш задерживаю! – строго ответила «папаха». – А вы все там – сдайте оружие и следуйте за мной!
– Строем чи як? – весело спросил Левка и бросил в темноту броневагона: – Связь! – Взяв у Коцюбы телефонную трубку, Левка подмигнул морячку: – Приготовиться к отражению атаки!..
Повсюду позахлопывались дверцы вагонов и башенок.
– Шо б вам тут для начала размолотыть? – оглядывая в бинокль окрестности, задумчиво спросил Левка. – Може, вам водокачки не жалко? Чи того… вокзала?..
И случилось то, на что и рассчитывал Левка: командир красногвардейцев сделал подчиненным знак рукой. И те стали отходить от бронепоезда, волоча за дуги «Максимы» и изредка оглядываясь.
…С характерным звуком поднялась «рука» семафора.
«Анархист Коц», ухнув паром, начал тяжелое движение.
Бомбисты посмеивались. Неодолимой была их вера в свою силу и революционный порыв. Случившееся они восприняли как мелкое и веселое приключение.
Бронепоезд, медленно набирая скорость, обдал паром стоящих на насыпи красногвардейцев….
До Царицына было вроде уже и недалеко, но кто взялся бы предсказать, сколько времени займет дорога! Сутки? Может, трое? А то и неделю или даже больше. Революционные порядки!
Глава восьмая
Царицын кишел революционным народом. Красная твердыня. У входа в обшарпанный особняк висел кусок фанеры с надписью: «Федерация анархистов Черноморья, Азовщины и Поволжья». Между особняком и скособоченным домишкой покачивался на легком ветерке лозунг-растяжка: «Превратим Царицын в центр мировой анархии». Белые буквы расплылись от дождей, черное полотнище было в пятнах. Но это не смущало тех, кто решил «превратить». Благо весенние дожди уже дали дорогу раннему лету.
У входа в особняк толпились люди, одетые кто во что горазд и вооруженные чем попало. Встречи, объятия. И здесь, на улице, и там, в коридоре особняка, куда протискивался со своей компанией Левка Задов. К этой компании и примкнул Нестор.
– Дайте пройты, братцы! – звучал бас Задова в многолюдном коридоре.
– Левка, ты? – раздался чей-то удивленный возглас.
И уже Левка, как медведь, тискал такого же, как и сам, огромного грека-анархиста:
– Ганжа, дружище! А я слыхав, шо тебя вбылы, клянусь Одессой!
– То Ганоцкого вбылы. А для мене, Левочка, ще не отлили ту пулю.
Наконец Задов вспомнил о Махно, который с любопытством наблюдал за встречей двух друзей.
– А это знаешь хто? – Левка указал на Махно. – Не смотри, шо ростом не в нас с тобой. Это ж тот самый черт рогатый Нестор Махно! Ну, тот, шо раком поставыв все Приднепровье.
– Махно? Ну як же! Слыхав!.. – И Ганжа вдруг ударил себя ладонью по лбу: – Подожди, вчора слыхав! Чи позавчора. Ну да! Тут тебе какойсь родич шукает. Я його и сьодня видал!..
Нестор протискивался сквозь гомонящую толпу. Толкнул дверь шестой комнаты. И увидел дремлющего, несмотря на окружающий шум и суету, человека. Лица не было видно, он уткнул голову в колени и обхватил ее руками.
Махно присмотрелся. Затем тронул спящего за рукав. Тот мгновенно проснулся, вскочил, бессмысленно тараща глаза.
– Гриня?.. Григорий? – удивился Махно. – Ты як здесь? Чего?
– Тебе шукав. Больше месяца… В Ростови з тобой розминувся. Потом в Калитве тебе люды видали и ще в Калачи. Я так и решыв, шо тебя в Царыцыни надо шукать. Тут все штабы.
– Ну, ладно! Ще наговоритесь, – пробасил вошедший следом за Нестором Левка. – Пошли крышу шукать! Бо тут народу, як селедки в боки. А ночевать же где-то надо.
Но Махно был озабочен грустным, даже скорбным видом брата, который как будто силился что-то сказать, но не решался. Григорий осунулся, потемнел лицом, зарос щетиной.
– Шо-то случилось, Грыць? – спросил Нестор.
– Та… потом…
Нестор понял: произошло что-то серьезное, раз брат бросился на его поиски.
– С Настей что-то? Говори! Не тяни душу! Шо-то про нее узнали?
– Та ни. Про Настю – ничого…
– Ладно, вы идить. Позже мы сюда ж подойдем, – сказал Задову и Ганже Нестор. – Мы пока там на бережочке посидим, поговорим.
Они сидели на лежащем у кромки воды бревне. У их ног шелестели речные волны. Разноголосыми гудками перекликались пароходы, переделанные теперь большей частью в «боевые корабли». С пулеметами и даже с малокалиберными пушками.
– Господи, до чого ж велыка Россия… – говорил Григорий. – Волга, казалось мени, на самом краю света. А выходыть, шо й за Волгой ще земли и земли, аж до океана. А вже там тая… як вона… Япония, де наш Омельян свой глаз потеряв… – Последние слова он произносил уже почти плача. И неожиданно, весь дергаясь от рыданий, он приник к Нестору, обнял его: – Омельяна та Карпа… убили их, братику… И хату нашу спалили. Только одна печь и осталась.
– А мама, дети?
– Их не тронулы.
Нестор молчал, щурил глаза, рассматривал то ли дальний волжский берег, то ли нечто еще более дальнее.
Выждав, когда брат немного успокоится, он спросил:
– Давай по порядку. Когда, кто, как?
– Сперва нашу хату спалили. Потом пришли до Омельяна… пристав, стражники, германци, ще офицер якийсь… их тепер у нас стилькы всяких… «Ты Махно?» – «Я – Махно». Дитей, правда, до суседей отвелы. А Омельяна до тына приставили и без розговору шарах з вынтовок… Може, они его за тебя принялы. А може, просто мстылысь… Ну, а потом Карпа привелы, шарахнулы над головой. А у нього серце не выдержало. Он последне время сильно хворав. Жаловался, шо йому все воздуху не хватае… Сейчас и мама, и диты – вси чотырнадцять – живуть в хате Карпа.