Хмель-злодей

Волкович Владимир

Снимите с душ миллионов верующих тяжкий грех убийства за веру.

Покайтесь!

Да простит вас Господь!

Эпилог

Крик, шум, перебранка.

На Маршалковской улице в центре Варшавы столкнулись два экипажа. Карета чёрная с золотой отделкой, с фамильным гербом на фронтоне, с плотно закрытым бархатной шторой окном. И обычный городской экипаж с пьяным извозчиком на облучке, который за пару злотых может довезти желающего в любой конец растущего города.

Одетый в богатый кафтан возница

тыкал извозчику под нос кулак с зажатой в нём плетью, осыпая его бранью. Извозчик вяло оправдывался.

Из городского экипажа спустился моложавый еврей в длинной чёрной одежде и шляпе, седая борода его была аккуратно пострижена, руку оттягивал увесистый саквояж. Он достал из кармана деньги и направился к извозчику, явно собираясь расплатиться и продолжить свой дальнейший путь пешком.

Шторку в богатом экипаже отдёрнули, и в окне показалось недовольное мужское лицо. Еврей снял шляпу и поклонился владельцу кареты, показывая, что он сожалеет о случившемся. Мужчина, сидящий в карете, кивнул, пристально рассматривая его сквозь стекло. Еврей повернулся и бодро зашагал вверх по улице. Но прошёл он всего несколько десятков шагов, как его догнал запыхавшийся возница:

— Вельможный пан, прошу покорнейше прощения, мой господин желает говорить с вами и просит пройти к нему.

— Что-то не так?

— Не имею чести знать.

Еврей повернулся и направился к экипажу. Дверца кареты распахнулась, и навстречу ему выпрыгнул невысокий полноватый человек в богатой одежде. С минуту они молча глядели друг на друга.

— Давид?

— Сашка!

Собравшиеся поглазеть на аварию зеваки с удивлением наблюдали, как богатый польский аристократ и седобородый еврей тискали друг друга в объятьях.

Тихая, тёплая ночь плыла над Варшавой, над островерхими костелами, старыми, почерневшими домами, над садами, с краснобокими яблоками, над богатым особняком, построенном в модном европейском стиле — барокко. А на террасе особняка расположились двое мужчин, которые, казалось, и не замечали всей этой ночной таинственности. И было от чего: они не виделись тридцать лет.

На широком столе, ломившемся от обилия блюд, уже стояла наполовину опорожнённая бутылка доброго венгерского вина.

— Хорошее вино, — признал Давид после очередного бокала.

— Из собственных подвалов, — гордо заметил Александр.

И Давид увидел в сидящем перед ним уже немолодом человеке того озорного Сашку, который не прочь был подшутить и похвастаться.

— Ну, расскажи о себе, — попросил Давид, — я вижу, ты стал богатым человеком.

— Да, занимаюсь недвижимостью и строительством, коммерцией. Депутат сейма.

— Сельское хозяйство оставил?

— Есть у меня земля, не так много, но доход приносит хороший.

На террасу вышла Леся, принесла очередную закуску. Давид с любопытством рассматривал её. Леся мало изменилась за тридцать лет, разве что пополнела. Всё такая же весёлая и энергичная хлопотунья.

— Кушай Давид, я так рада видеть тебя.

Сашка обнял жену за плечи и притянул к себе:

— Посиди с нами, Лесюшка.

— Нет, я пойду,

по хозяйству позаниматься надо. Да вам вдвоём и без меня есть о чём поговорить.

— Любишь её? — спросил Давид, когда Леся вышла.

— Ты знаешь, чем дольше живём, тем сильнее, странно как-то.

— Отчего же странно, замечательно это. А дети как?

— Старшая, что при тебе родилась, замуж вышла за князя московского, теперь княгиня, при дворе царском. Внуков я дождался, да уже не поляки они, а русские. Сын в Берлине учится, а младших двое — дочь и сын, при мне пока.

— А Михаил как, что-то о нём мы не говорили сегодня?

Давид спросил, и на лицо Сашкино легла тень.

— Плохо с ним, болеет всё время, никак не может оправиться после смерти Яны. Она умерла, когда пятого рожала, ребёночка спасли, а Яну… да мы поедем к нему, сам поговоришь, он тебе очень обрадуется. Я давно уже у него не был.

Не близок путь от Варшавы до имения Рудницких. Длинный, летний день клонился к вечеру, когда запыленная карета въехала во двор усадьбы.

— Не выходи пока, я сюрприз Михаилу устрою, — шепнул Александр Давиду, открывая дверцу кареты.

Давид видел в щёлочку за шторкой, как вышел на крыльцо Михаил, поддерживаемый слугой, и как обнялись они с Александром.

— Я привёз тебе кое-кого, не поверишь, — сказал Александр Михаилу.

— Лесю, что ли, очень давно не видел её, соскучился. Молодец, что привёз. Да где она?

— Нет, совсем не Лесю.

Михаил обеспокоенно закрутил головой:

— А кого тогда?

— Сейчас увидишь. Выходи, — обернулся Александр в сторону кареты. Дверца отворилась, и на землю спрыгнул улыбающийся Давид. Михаил отпрянул, напряжённо глядя на возникшего перед ним человека. Возникшего будто с того света.

— Не узнаёшь, Михаил, — голос Давида дрожал, это же я.

Михаил вдруг рванулся вперёд и непременно упал бы, если б его не поддержал слуга. Он повис на Давиде, и вдруг судорожные рыдания сотрясли всё его тело. Михаил плакал, всхлипывая, и не стесняясь слёз.

— Давид…родной….неужели это ты…неужели судьба смилостивилась надо мной и дала увидеть тебя перед смертью.

— Да что ты, что ты, Михаил, мы ещё поживём.

Михаил только глубоко вздохнул.

— Ну, растрогались, пойдёмте в дом, — прервал их Александр, — Василий, где ты, Василий!

Как из-под земли перед ними возник Васька, раздобревший, но такой же, как прежде энергичный и готовый помочь. Давид с любопытством рассматривал его.

— Моё почтение, пан Давид.

— Здравствуй, здравствуй, рад тебя видеть.

— Он теперь управляющий всеми землями, — вставил Александр, — ба-а-льшим человеком стал.

— Ну, пан Александр, всегда вы так, — скромно потупился Василий.

Замелькали годы, откручивая назад ленту жизни, как живые возникали перед глазами троих зрелых мужчин картины прошлого: скакали, всхрапывая, кони, неся на себе молодых всадников с пиками наперевес, как срубленные колосья валились на землю убитые и раненые, в мучениях умирали невинные, горы трупов громоздились по улицам городов.