Хмельницкий.
Шрифт:
— Przepraszam bardzo, pana Wojceha! [39] Я был занят своими делами и невнимателен к вам. Прошу простить меня великодушно. Моя ирония адресована лишь Конецпольскому…
— А, ничего… — махнул рукой маршалок, но все же остановился, посмотрел на взволнованного юношу.
— Клянусь, пан Войцех. Разумеется, я еду в Киев, где попытаюсь разыскать хоть друзей, раз потерял родителей. Вы должны понять меня… Я хочу осесть на родной земле, поехать в Чигирин. Там мой родной дом… похозяйничать надо в усадьбе отца. Ничего другого у меня и в мыслях не было, хотите верьте, хотите нет! А сообщение пана Войцеха о Кракове… по воле гетмана, конечно, меня возмутило. Пан
39
Прошу прощения, пан Войцех! (польск.)
Слушая трогательное признание конюшего, маршалок все реже поглядывал на дом Потоцких, куда он так спешил, оскорбленный. Окинул Богдана долгим взглядом и, выслушав его извинения, улыбнулся, решительно подошел к нему и пожал протянутую руку. Мир!
Хозяева беседовали с ним еще до встречи пана Богдана с польным гетманом в беседке: маршалок предусмотрительно огляделся вокруг, призывая этим и своего собеседника быть осторожнее. Польный гетман не уверен, что именно на службе конюшим пан найдет свое место среди знатных поляков. Да и жених паненки Елизаветы, по-видимому, невзлюбил пана Богдана. Поэтому польный гетман и считает, что пану следует перейти на сугубо королевскую военную службу, возможно в тех же казацких полках, в которых сейчас просеивают, словно через сито, неугодных шляхте людей… Не удалось же покойному чигиринскому старосте Даниловичу это сделать в приднепровской Украине…
— Покойному Даниловичу? — искренне удивился Богдан.
— Да, уважаемый пан, примерно с неделю тому назад мы получили эту печальную весть. Разве пан конюший не заметил траура в доме? Нет ни званых обедов, ни танцев. Староство теперь без хозяина. А покойный приходился шурином польному гетману по первой жене. Король сейчас щедро одаряет пана Конецпольского — очевидно, староство перейдет ему. Значит, и во всем старостве произойдут большие перемены. Неужели пан конюший не слыхал о смерти своего уважаемого старосты? Его жена, любимая дочь пана Жолкевского, и ее сын Станислав, по-видимому, уговорят пана гетмана помочь им навести порядки в старостве. А управляющий польного гетмана сейчас находится в Кракове. Вот поэтому я и думаю, что вам следовало бы прежде поехать в Краков, чтобы воспользоваться расположением пана Конецпольского.
— Да, да. Это и в самом деле проще всего… Сердечно благодарен вам, пан Войцех, за это сообщение… Но все же…
Богдан вдруг умолк на полуслове, посмотрел на оседланного коня. Все чужое, панское. Подарок хитрого иезуита!..
— Мне уже пора, пан Войцех. Нашему брату все равно где служить, покуда наша жизнь зависит от пана старосты. Надеюсь, что у нас с вами и в будущем сохранятся хорошие отношения! — Еще раз протянул руку, теперь уже на прощание. — И все-таки я еду не в Краков, а… на Днепр, уважаемый пан Войцех! Прошу так и доложить Потоцкому.
И вернулся к оседланному рыжему коню, который нетерпеливо бил передними ногами.
Маршалок дружелюбно снял с привязи поводья и подал их Богдану. Отошел немного в сторону, чтобы полюбоваться, как садится казак в седло. При нем простая австрийская сабля. К седлу привязаны сумки с пожитками. В осанке всадника ничего не осталось от замкнутого в себе, всегда озабоченного службой недавнего конюшего.
Прижал шпоры к бокам, и конь рванулся точно ужаленный, Казак отправлялся в путь.
Часть четвертая
«Взбаламучены стоячие воды»
1
Чигирин этой мирной осенью был очень многолюдным. Такое не часто бывало, разве что в военные годы.
Чигирин находился далеко от Порогов и Переяслава, а Киев казался чигиринцам
Наступила уже осень со слякотью, когда казаки и хлебопашцы готовились сушить стельки на печи, как говорили в Чигирине. Начались ненастные дни, моросил мелкий, холодный дождь. В Чигирин со всех сторон, особенно от Днепра, прибывали казаки. Они шли группами, десятками, а то и в одиночку. Возмущенные нападением королевских гусар под Киевом и постоянными столкновениями с польскими войсками на дорогах и селах, казаки особенно были поражены несправедливостью в выплате им денег. Королевское правительство, вместо того чтобы отблагодарить казаков-украинцев за их участие в победе над турками под Хотином, стало на путь провокаций под Киевом и Кагарликом. И вооруженные украинские крестьяне не видели иного пути, как идти к казакам. Король и шляхтичи стремились снова заставить крестьян взяться за панский плуг, сделать их своими крепостными. Именно потому, что считают их своими крепостными, шляхтичи не заплатили им за участие в кровавых боях под Хотином. Король и польская знать упорно и настойчиво старались ограничить число реестровых казаков.
В такой обстановке и стали распространяться по Украине слухи о большом походе казаков за «казацким хлебом». Это одобряло воинов, вселяло надежду на сохранение казацкого положения для всех вооруженных во время Хотинской войны крестьян-казаков.
Единственная чигиринская корчма не могла вместить всех желающих. Вооруженные люди укрывались от холодного осеннего дождика под крышей сараев, а то и прямо в овинах хлебопашцев. Непогода предвещала скорое наступление зимы, а значит, и вынужденной передышки, затишья. Не на казацкий Круг собираться бы в такую пору. Даже священник вдруг затеял в церкви службу, давая приют многим пришлым казакам.
Но никому в голову не приходило, что именно из-за непогоды собрались в Чигирин вооруженные люди. Как известно, и прежде перед большими походами казаки всегда съезжались в определенном месте. Нечто подобное происходило и сейчас.
— Тьфу ты, мать родная, что тут творится, в этом Чигирине! — воскликнул пожилой запорожец Онысько, обращаясь к моложавому казаку. С ним он только что вошел в город, приехав с Сечи.
— А можно мне спросить у кого-нибудь, где мой батько? — спросил Данило, впервые приехав из Запорожья в Чигирин.
Онысько разрешил. Посоветовал не забираться далеко, поскольку дождь все усиливался. Укрылись от дождя под широким навесом сарая. Были благодарны хозяину за то, что коней разрешил поставить в сарай.
Одетый в отцовский запорожский жупан, Данило чувствовал себя как на большом празднике. То, что мокрый от дождя жупан был заметно великоват — полы пришлось подоткнуть за пояс, — юноша не замечал. Зато на поясе турецкая сабля, за ним пистоль, хотя и незаряженный, а на персидской цепочке игриво болтался рожок для табака! Все это вызывало у юноши приподнятое, воинственное настроение. Он думал, что такое же впечатление производит и на встречных казаков. И сразу оторопел от первых насмешек старших, измученных долгой дорогой и непогодой казаков. Хотя казаки и торопились, но они заметили забрызганного грязью юношу, и кто-то насмешливо спросил:
— Ты смотри, там мать хворостинку для тебя приготовила. Задаст она тебе, казаче, за то, что испачкал отцовский праздничный жупан.
— Ха-ха-ха! — раздалось вокруг.
Данило смутился, попятился под крышу корчмы. Его смуглое лицо еще больше потемнело, покраснев от стыда и злости. Черные глаза, казалось, метали молнии на обидчиков. Точно загнанный звереныш, ежился он от оскорбительного смеха.
— Чего заржали, как на свадьбе у шляхтичей? По чарке все равно не дадут за это. А по… заднице огреть вас мне, младшему, неудобно. Нашли над чем смеяться.