Хмельницкий.

Ле Иван Леонтьевич

— Пан гетман, вижу, уже разработал широкий план этой многообещающей европейской акции. Говоря откровенно, в войне, с турками, постоянно грабящими христианский народ, найдутся командиры, достойнее простого казацкого сотника.

— Казацкий сотник уже зарекомендовал себя в борьбе с турками! А такие, как Собеский, Радзивилл, даже Стройновский, это уже, извините, представители Речи Посполитой. А она, как известно, подписала с султаном мирный трактат на несколько лет…

Гетман умолк, будто высказал все, что хотел, но вдруг, словно вспомнив о чем-то, произнес:

— Кстати,

пан сотник, неужели вам, право, нужна так эта… служба конюшим или рискованные танцы с чужими невестами?! Думаю, что пан Богдан не откажется от моего подарка — коня с седлом. Без оседланного коня пану сотнику труднее было бы на Приднепровье добираться.

«Как знакома эта давняя политика двойной игры знатных вельмож!» — подумал про себя Богдан.

Договорились ли?.. Во всяком случае, и не разошлись окончательно! Богдан поймал себя на мысли о том, что все-таки тут пахнет каким-то сговором между ними. К тому же польный и не торопит…

Наскоро попрощавшись с хозяевами дома, Станислав Конецпольский вместе со своим эскортом выехал из Каменца. С Богданом он попрощался как со своим союзником. Расстались на дорожке под яблоней со зрелыми плодами, не обмолвившись ни словом о своем сговоре.

— Нас ни-икто не с-слышал, уважаемый пан сотник! — предупредительно напомнил гетман Богдану, когда они шли по дорожке сада.

— Думаю, уважаемый пан гетман, что никакого сговора между нами не произошло, — в тон гетману многозначительно произнес и Богдан. Гетман лишь улыбнулся на прощанье.

И величественная программа польного гетмана о всеевропейском заговоре против Турции, словно туман от ветра, рассеялась от слов: «Нас никто не слышал!..» Так что же это? Прощупывание противника, экзамен подопечного или тонкий намек шляхтича: уезжай, казаче, отсюда, потому что ты здесь лишнее ухо, лишний глаз! Неужели руководители Речи Посполитой, король задумали что-то против нашего народа?

Но Богдана успокаивало то, что он еще до встречи с гетманом сам решил уйти от Потоцких. Если бы не это намерение, он определенно отказался бы и от подаренного гетманом коня.

Тревога охватила Хмельницкого после этой неожиданно откровенной беседы с гетманом и проявленного им расположения к нему. «Напористый гетман!..» — вспомнил он слова своего друга Стася Хмелевского. Однако неуверенность в себе и предчувствие опасности заставили насторожиться. Кто победит?..

27

Осеннее утро. Словно запоздавшая радость, оно сначала охладит заморозками или густой росой. Зато с каким удовольствием наслаждаешься теплом проснувшегося и выглянувшего из-за горизонта солнышка.

Богдан ощутил эту утреннюю прохладу. Однако не заморозок, а собственные думы охладили его: не поступает ли он слишком необдуманно, неожиданно порывая с Потоцкими, давшими ему работу и приют? Как воспримут хозяева его уход без всякого предупреждения? Но просить у них разрешения он не станет.

Как ни таились Потоцкие, тревожные слухи с Украины доходили и до Богдана. Королевское правительство

не только не выплатило казакам содержания, но и не выразило простой человеческой благодарности, соболезнования семьям погибших воинов в этой тяжелой войне. Это возрождало у казаков дух наливайковщины. Конецпольский, сглаживая противоречия между королем иезуитов и казаками, которых хочет во что бы то ни стало подчинить Польше, вынашивает какую-то всеевропейскую идею смертельного для турок реванша. А кто же у них на «щите» власти и справедливости? Король со шляхтой или Конецпольский с войском? Но хуже всего — если они вместе!

Не станет Богдан унижаться и говорить хозяевам, что оставляет их по совету польного гетмана. Он собрался еще вечером, и теперь даже не заглянет в комнату, в которой поселили его Потоцкие. Достаточно будет того, что попрощается с дворовым маршалком.

Восход солнца застал его во дворе за подготовкой к отъезду. Двое молодых конюхов помогали пристроить к седлу дорожные сумки. Ведь дорога дальняя и трудная…

Над Днестром поднимались облачка тумана, освещенные лучами восходящего солнца. Вот скоро пригреет солнышко и легкий ветерок с Днестра поднимет вверх паутину, висящую на росистых ветвях деревьев, и понесет ее вдаль. Так и желания-мечты Богдана, запутанные как паутина, поднимут его и понесут по течению естественных устремлений и призваний рода…

От этих мыслей Богдана отвлек несколько приглушенный утренним шумом голос дворцового маршалка. Он понимал озабоченность конюшего.

Маршалок поздоровался с Богданом. Потом поинтересовался, куда ни свет ни заря собрался конюший. Богдан почему-то решил, что маршалку все хорошо известно. Ведь он неоднократно говорил с ним о своем отъезде. Так почему его ответ так удивил маршалка?

— Как это — в Киев, если егомость пан польный гетман, кажется, советовал пану конюшему поехать в Краков? — спросил маршалок.

Богдан удивленно пожал плечами, отойдя от снаряженного в дорогу коня, подаренного ему гетманом, и вопросительно посмотрел на маршалка:

— В Краков? Зачем мне ехать в Краков? Ведь родом я с Украины, с Приднепровья!

— Пану гетману виднее. По-видимому, и он знает, откуда пан конюший родом.

— Только это и передал мне пан польный гетман? Или, может, сказал еще, и к кому следует обратиться в Кракове, если так таинственно перехожу к нему на службу?

Маршалок почувствовал раздражение и злую иронию в словах конюшего, к которому он с первых дней службы относился с большим уважением.

— Не понимаю, что в моих словах было оскорбительного? Пан Богдан может охать, куда ему заблагорассудится. Это его дело и меня не касается. В такое время не мудрено и к Люциферу в ад попасть… Да сохранит вас матка боска!

Маршалок резко повернулся и ушел. Словно сраженный этими словами, Богдан в тот же миг опомнился. Зря обидел человека.

Торопясь, привязал коня и побежал догонять маршалка. А тот быстро шел, то закладывая руку за борт кунтуша, то раздраженно опуская ее, и Богдан понял, что старик нервничает.