Хочешь мира…
Шрифт:
А Бабель всё думал, не перейти ли ему в авиацию. Грозное оказалось оружие. Свободной Иудее может пригодиться.
Опять же, уважение лётчикам со всех сторон, платят, наверняка, хорошо. Да и девки на шею вешаются. Нет, точно, нужное дело! Стоит попробовать! Самолёты — это сила!
Небольшой посёлок неподалёку от устья реки Печора, 24 июля (6 августа) 1912 года, вторник
«Самолёты — это сила!» — в который раз думал Санёк Лаухин. Вот казалось бы, отсюда до Нарьян-Мара[4] чуть больше сотни вёрст… Черт, то есть, километров.
И вот эту жалкую сотню вёрст они на катере плелись почти всю ночь. Да еще потом до посёлка почти час добирались — дороги в этих местах даже летом не очень, да и грузовик занят был. А эти — вжух — и за неполный час долетели! И дальше полетят, уже над морем. И — вот ведь везение! — Сашку с собой берут. Он чуть не взвизгнул от восторга. Пришлось аж губу закусить, чтобы удержаться. Впрочем, его возьмут только вместе с хирургом, а того уговорить на полёт оказалось непростой задачей.
— Александр Викентьевич, ну право слово, никакого риска нет. Вы посмотрите на нашего красавца. «Сикорский-ГП-1»[5], что означает — «самолёт конструктора Сикорского, грузо-пассажирский, первая модель». Кабина полностью закрыта, удобные кресла, нигде не дует. Вы будто в автомобиле прокатитесь. Вы же не боитесь автомобилей, верно?
— Нет, господин Артузов. Я и самолётов ваших не боюсь. Но у меня есть ответственность перед пациентами. А вы предлагаете мне авантюру. Лететь над морем, без запаса горючего для возвращения… Я ведь правильно вас понял, если вы не отыщете эту самую метеостанцию, то вернуться мы уже не сможем? Да и моему молодому помощнику ещё жить да жить… Нет, я решительно отказываюсь идти на такое.
— Простите, но вы поняли не совсем верно. Наш аппарат — это последнее слово техники. Сейчас он оборудован четырьмя посадочными местами.
— Я вижу только три! — едко прервал пилота пожилой хирург.
— Четвертое слегка утоплено, фюзеляж к концу сужается, поэтому последний пассажир летит как бы в шезлонге. Но ваш молодой ассистент не возражает, тем более, что сзади есть и небольшое окошко в полу. Так что, в отличие от нас, он будет видеть всё, что прямо под нами.
Санёк, услышав это, невольно расплылся в улыбке. Ещё бы! Он был готов лететь даже в багажнике, а тут — такое предлагают.
— А наш багаж?
— Я же уже говорил! — с легкой укоризной произнес пилот. — При полной загрузке пассажирами багажник вешается под одно из крыльев. А под второе — для баланса и повышения дальности полёта вешается дополнительный бак. До места нам лететь два с половиной часа, а горючего хватит на три часа с минутами. Так что времени на поиск места посадки у нас достаточно.
— А если ветром сдует в сторону?
— На этот случай у нас есть штурман, компас и карты. Мой напарник человек опытный второй год вместе летаем, так что не сомневайтесь, не потеряемся!
— А если вдруг пурга? И пронесёт нас мимо этого самого острова Южный?
— Так метеорологи нас и предупредят, если что. А на самый крайний случай у нас прибор есть, радиокомпас[6] называется. Беломорская разработка. Он даже в темноте и в пургу сможет нас вести точно в направлении
— Всё равно не понимаю, почему на этой метеостанции нет своего врача?
— Как нет, имеется. Иванов его фамилия. Только вот незадача — именно у него приступ аппендицита и случился.
— Иванов? Георгий Константинович? Что ж вы сразу не сказали-то? Летим, и немедленно!
— Немедленно не получится, к вылету готовиться надо. Но минут через двадцать-тридцать можем стартовать.
— А если у меня появятся ещё вопросы?
— Ничего, я отвечу. У нас каждому шлемофон полагается. Он и голову от мороза с шумом защитит, и микрофоны там встроены. Сможем говорить почти как по телефону[7].
Борт самолёта, 24 июля (6 августа) 1912 года, вторник, через двадцать минут после взлёта
— Ух! А это что такое?
— Воздушные ямы[8], Александр Викентьевич!
— Что? Ямы не только на дорогах, но и в воздухе бывают?
— Увы.
— Но меня же тошнит!
— Потерпите, пожалуйста. Еще около двух часов осталось.
— И как вы себе это представляете? Впрочем… У меня есть тут фляжка, пара глотков, пожалуй, поможет.
«Господи!» — ужаснулся про себя Лаухин. — «Может, от тошноты это и спасёт, но как он будет оперировать?»
— Молодой человек, вам от тошноты полечиться не надо? — раздалось в шлемофоне. — Крепковато, конечно, но вкусно. Настоечка на травах! Почти на три четверти — спирт.
— Нет, мне и так неплохо! И вам бы лучше не пить! Операция же предстоит.
— Саша, милый, пара глотков мне точно не повредит.
Борт самолёта, 24 июля (6 августа) 1912 года, вторник, ещё получасом позже
— Ну, за успешную операцию, господа!
Несколько минут молчания, потом в шлемофоне снова раздалось, но уже совсем нетрезвым голосом:
— Вы бы знали, какого человека мы летим спасать! Золото, а не человек! И доктор от Бога! Ну, за его здоровье!
Саня только тихо молился, чтобы к прилёту его шеф протрезвел. Нет, он знал, что Александр Викентьевич иногда может «заложить за воротник». Но, во-первых, пил он всегда в меру. А во-вторых, он никогда не пил перед операцией. Похоже, старичку действительно очень страшно летать.
Борт самолёта, 24 июля (6 августа) 1912 года, вторник, перед посадкой
— Черт! Выпивка кончилась! Господа, есть у кого-нибудь добавка?
— Нет! — решительно ответил штурман. — И вообще, уважаемый доктор, мы заходим на посадку, так что вам сейчас лучше держаться покрепче. Посадка может быть и жёсткой.
— Н-нет, уважаемый! А вдруг опять эти ужасные ямы? Я должен встретить их в полной готовности! О! Вспомнил! У нас в багаже есть медицинский спирт! Сейчас я за ним отправлюсь!
Саша от ужаса тут же сложился пополам, сорвал шлемофон и ухитрился нырнуть под своё кресло. Нет, проползти тут не получится, но… Ура, руками удалось дотянуться до ботинок хирурга! Теперь — держать, держать мёртвой хваткой. Доктор что-то орал, но в шуме двигателя разобрать не получалось. Да и не важно! Держать, держать крепко!