Хочется чего-то непоправимого

Некрасов Виктор Платонович

– Ты помнишь наш вчерашний разговор? – спросила Елена. – Про день ясности?

– Так это был, оказывается, разговор? – спросил Камилл, старательно скрывая насмешливость. – Ты же, вроде того… весёлая была, беззаботная… – а потом он замолк, почувствовав важность происходящего.

– Запомни этот момент! С него мы начинаем свою жуткую и зловещую деятельность! – провозгласила Елена. – Хватит метаний, страданий и переживаний! Наступает эпоха решимости и ясности! Что там делает окружающий мир? – спросила она и выглянула в окно. – Понятно. Мир ковыряет мостовую,

гонит куда-то корову и дремлет пьяным в тени платана. Мир ещё не знает, что ему предстоит содрогнуться от ужаса. Где Теодора?!

– В Эбораке, – ответил Камилл.

– А где Эборак?

«Вокруг Теодоры», собрался было ответить Камилл, но тяжёлый взгляд Елены отбил охоту острить, и он просто сказал:

– А Эборак в Британии.

– Британия – это далеко! – вздохнула аугуста. – А нам надо поскорее совершить что-нибудь непоправимое! Непередумываемое! Перейти Рубикон и испачкаться!

С этими словами Елена выволокла Камилла на улицу, затолкала в свой карпентум, и они поехали на северо-запад, где высилась гора Воздаяния, Экдекетика. Говорят, раньше с неё сбрасывали преступников, как с Тарпейской скалы в Риме, но теперь отсюда чаще всего выбрасывали мусор и разную дрянь.

Елена подтащила Камилла к самому краю обрыва и произнесла взволнованным голосом:

– Камилл, представь, что ты падаешь с этого обрыва. Хорошо представь, чтобы печень в животе приподнялась и зачесалась! А теперь повторяй: «Как необратимо падение со скалы, так неумолимо наше стремление восстановить попранную справедливость»!

«Наверно, я сейчас похожа на растрёпанную Пифию, надышавшуюся ароматов свалки», подумала Елена и посмотрела на своего спутника жёстким взглядом.

– Повторяй и никогда не забывайся! Ты при мне, а не как-то по-другому! Само твоё имя пусть тебе об этом напоминает! Camillus означает «пономарь», «алтарник» при священнослужителе!

«Хотел я тебе подарить Теодору, но, вижу, ты и без подарка пришла в себя», думал Камилл, глядя на свою энергонасыщенную соратницу. «А вдова пусть ещё немного поживёт, нам там тщательнее подготовиться надо».

Потом жёсткость прошла, и Елена тихо сказала:

– Я знаю, ты внутри ржёшь надо мной, но надо оставить глубокую зарубку на памяти, Камилл. И если наступит расслабуха, я произнесу только одно слово «Экдекетика» – и пусть всплывёт это утро, вой голодных собак, эти суровые облака и наша решимость идти до конца! Надо срочно пересечь какой-нибудь рубеж невозврата!

Быстро, пока не остыло

«Идти до конца…», бодро бормотал Камилл по дороге на работу, потирая руки. «Перейти Рубикон!», распевал он с юбиляцией, на манер христианского чтеца.

– Друзья! – возбуждённо говорил он практорам, исполнителям приговоров. – Я раздаю вам списки людей, которые по ошибке живут на нашей земле. Вам надо исправить эту ошибку! Мир с мольбой смотрит на нас в ожидании обещанной справедливости!

– Только списки? – насторожился Рупилий. – А где официальные приговоры с юридическим

обоснованием? Ты же нам свистел, что мы должны действовать исключительно в рамках!

– Я всё правильно свистел, только, не будь занудой, Рупилий! – поморщился Камилл. – Мы бедуинских принцев убивали безо всяких приговоров, а тут сплошная шпана! Твой вопрос, конечно, справедливый, только времени нет. Надо ловить момент решимости идти до конца. Ты же знаешь, у женщин настроение, как бриз у мыса Сакрион. Вперёд, коллеги! Вы сами увидите, как завтра станет чище воздух, ярче заря, твёрже камни, кислее уксус!

Вечером в кабинет Камилла наведалась Елена. Она с удивлением рассматривала лежащие повсюду кодексы, нормативные акты, своды законов.

– Не понимаю, чем тебя привлекает юриспруденция, все эти занюханные параграфы, статьи, пункты? – брезгливо поморщилась Елена.

– Она меня привлекает не параграфами, а властью. Незримой и таинственной! Вот посмотри: здоровенный раб носит дрова под присмотром тщедушного надсмотрщика. Почему он не огреет надзирателя дубиной и не убежит в лес? Какая сила сковала его могучие мышцы и подавила естественное стремление к воле? Видишь, путы правосудия бывают посильнее самых накачанных мускулов и самых острых мечей!

«А действительно, что держит людей в назначенных кем-то рамках, как в клетках? Кажется, это похоже на эффект Ксерампелины», думала Елена. «Неужели просто лень, инертность, нежелание что-то менять?».

А вслух она упрекнула соратника:

Только пользы нет от твоих знаний и теорий!

– Зря и обидно ты это сказала, – картинно огорчился Камилл. – Могла бы сначала посмотреть на схему на той сланцевой пластинке. – Там изображена сеть, которую я плету против Фаусты, невестки твоей обожаемой. А каждая ниточка должна быть юридически безукоризненна, видишь там возле стрелок названия законов написаны!

Потом Елена изучала список своих сотрудников, а Камилл ел жареную капусту на каком-то законе Гая Манилия. Он стал такой занятой, что обедать приходилось в рабочем кабинете.

– У нас что, два Лонгарена? – спросила аугуста. – Или это описка?

Камилл кивнул, а потом пояснил, когда рот опустел от капусты:

– Два. Один запасной.

– Ещё один вопрос, Камилл. А не недооценили ли мы Юниану? Она не такая простая. Она там какой-то список свидетелей составила и отнесла в сельскую управу перед отъездом.

– Вай, как страшно, даже аппетит пропал! – комично испугался Камилл. – «Не недооценили… «Не» и «не» сокращаются… Получается, «дооценили». Мы её дооценили, блистательная сударыня! И надеемся на её хотя бы минимальный интеллект и знание законов. А также понимание того, что её ждёт за попытку захвата власти!

– Захвата власти? – удивилась Елена. – Она всего лишь мою кровать захватила.

– Ты стала неотделима от государственной власти! Почему я тебе должен это объяснять?

– Только где она, эта власть? – вздохнула аугуста. – Её нет даже для наказания моих обидчиков…