Хочу быть как ты
Шрифт:
За столом сидел с нетерпеливым видом тощий Гарик. На столе в окружении мандаринов возвышалась гигантская бутыль красного вина.
В углу на койке сидел, скукожившись, юноша Эдуард. В глазах его и в натянутой на розовую физиономию улыбке стояла безысходность.
* * *
С утра наша бригада приступила к уборке мусора на территории.
– Пер’дохните, ребяты, – эту фразу он повторял чаще всех остальных.
Пушистое создание под названием Эдуард, одетое в чистенький джинсовый костюмчик, тоже оказалось в нашей чернорабочей бригаде – чего и следовало ожидать; дитя, с какой стороны на него ни глянь – без слёз умиления не получится – не оставляло сомнений в своей совершенной бесполезности перед вызовами этого мира.
Четвёртым был некий Витя Калачёв, 25 лет, лаборант с химфака. Он сразу вогнал меня в блевотное состояние. И не тем, что у него дурно пахло изо рта, не мелким ростом и не мерзейшего вида редкими усишками под носом, а тем, что, едва открыв рот, он забубнил о бабах, сально ухмыляясь и заглядывая мне в глаза снизу вверх, явно ожидая от меня одобрения и поддержания темы. Точнее, забубнил об одной из них, понятно, о какой; завхоз-кастелянша и бухгалтерия интересовали Витю значительно меньше. Он страдал оттого, что она всего одна, спрашивал моего мнения, греет ли её кто-нибудь по ночам, рассказывал, что в прошлом году баб приезжало много, было из кого выбирать и т.д. Заодно посоветовал мне держаться от неё подальше, потом что давеча у строителей уже кто-то кому-то настучал в бубен – и всё из-за неё, стервы. Как будто я вообще проявил к ней какой-то интерес. Он потел, хихикал и трындел не умолкая, явно намереваясь перейти к рассказам о своих собственных похождениях по бабам в прошлом году. Можно подумать, меня сильно всё это интересовало. У меня вон Достоевский лежит на тумбочке нечитанный –
Так что, получив задание: таскать из сарая на спортплощадку деревянные щиты, я, чтобы не участвовать в этих мерзостных разговорах, предпочёл встать в пару с Эдуардом, а Витю поставили на лопату – надеюсь, фаллический предмет скрасил ему жизнь хотя бы теоретически. Я ждал, что Эдуард на щитах вымрет сразу, но он не вымер. Вымер, наоборот, я – мы накануне засиделись в его комнате с Гариками, решая, как выразился Гарик, некий «вопрос» под местное вино, часов до двух ночи (о чём конкретно говорили – не помню). Эдуард всё это время читал в койке при тусклом свете лампы в потолке какую-то книжку и поглядывал на нас то с жалостью, то с ненавистью. Жалость, надо полагать, предназначалась мне, а ненависть, достойная юного партизана, которого фашисты взяли в плен и будут сейчас страшно мучить, – моим собутыльникам.
После очередного перетащенного щита я рухнул прямо на этот щит и зашарил руками по карманам – пока не вспомнил, что больше не курю. От внимания дяди Вани моя ретирада не ускользнула.
– Пер’дохните, ребяты, – сказал он.
Наконец, мы перетаскали все щиты и сложили их в штабеля. Далее нам предстояло чистить бетонный желоб, по которому откуда-то сверху стекала вода в сторону моря. Желоб был забит жидкой глиной, ветками, окурками – разным говнищем, одним словом. Эдуард глянул на свои беленькие импортные кроссовки и тяжко вздохнул. Мои кроссовки были попроще, чем у коллеги, но, однако же, единственные в моём гардеробе. Витя же, заметив наши с Эдуардом сомнения, усмехнулся торжествующе: он-то был одет в сапоги с отворотами, причём сапоги были сшиты из хорошей кожи, а отвороты были загнуты с каким-то особенным изяществом. Витя явно своими сапогами гордился – за неимением, надо думать, других предметов для гордости.
Конец ознакомительного фрагмента.