Хочу быть лошадью: Сатирические рассказы и пьесы
Шрифт:
Скрипач (со вздохом). Да, мама.
Мать. Что это?
Скрипач (не переставая играть «Ты пойдешь верхом» — называет произведение для скрипки и фамилию композитора).
Мать. Нет, это уличная песня.
Скрипач. Действительно, я ошибся.
Мать. Кто-то поет во дворе.
Скрипач. Кто?
Мать. Служанка соседей.
Скрипач. Да.
Мать. Она тебе мешает. Сейчас я ей скажу, чтобы она перестала петь.
Скрипач. Нет, мама, не надо. Пусть поет. (Слышна
Перебранка продолжается. Слов разобрать нельзя, но характер ссоры отчетлив. Последний, внезапный крик Матери — и в завершение стук закрываемого окна в глубине дома.
Мать. Ну, наконец-то, Теперь у тебя будет покой.
Скрипач. Спасибо, мама…
Мать. Я буду следить, чтобы тебе никто не мешал.
Скрипач. Хорошо, мама.
Мать. Если кто-нибудь посмеет тебе помешать, я его утихомирю.
Скрипач. Утихомиришь, мама.
Мать. Будь спокоен.
Скрипач. Я спокоен, мама (начинает играть на скрипке). Спокоен… Совсем я не спокоен. Если бы вы знали, что во мне происходит… К счастью, вы этого не знаете. Вы изгнали мою возлюбленную из дома, но изгнать ее из моего воображения вы не можете. Воображение — вот мое царство. Или же, наоборот, я — царство моего воображения? Иногда мне кажется, что это оно правит мной, а не я им. Оно все время подсовывает мне разные мысли и образы. Но разве я могу существовать вне своего воображения? Ведь все, что я ни подумаю о себе, все это мое воображение. И если я сам — продукт моего воображения, то что есть предметы и события, что есть остальной мир?.. Да, я есть мое воображение, а тем более остальной мир (слышны крики детей. Скрипка смолкает). Это дети во дворе.
Мать. Дети, тихо!
Скрипач. Ну вот, уже отозвалась.
Дети отвечают Матери общим издевательским криком.
Дети. Э-э-э-э-э-э!
Мать. Идите играть в другое место.
Дети. Э-э-э-э-э-э!
Мать. Ой, дети, скоро у меня лопнет терпение.
Дети. Э-э-э-э-э-э (крик детей переходит в чириканье воробьев).
Скрипач. Может быть, в наказание она превратила их в птиц? А почему бы и нет, она ведь колдунья. Разве не наколдовала она меня из своего живота, в своем животе, как в реторте алхимика? Это называется материнством, а почему не колдовством? Неужели мы знаем о материнстве больше, чем о философском камне? Я существую, хотя не знаю, кто я, откуда и для чего. Поэтому почему бы не существовать философскому камню, разве только потому, что мы ничего о нем не знаем? Незнание не является достаточным доказательством несуществования чего-то, и я не вижу причины, чтобы ограничивать свое воображение, если оно не ограничивает нас. Если я не понимаю даже простейших вещей, почему я должен понимать вещи сложные. Нет принципиальной разницы между детьми и стайкой воробьев, поскольку и те и другие возникают в моем воображении. И нет разницы между моим воображением и воображением моей соседки, потому что она плод моего воображения вместе с ее воображением.
Флейтистка (тихо, интимно). Как он красив во фраке и снежно-белой манишке. Прекрасный и недоступный. Далекий, как на другой планете. Непредсказуемый, сосредоточенный на своем искусстве, ни на кого не обращающий внимания, даже на меня, но все обращают внимание на него. Взоры всех обращены к нему. Все слушают его музыку. Он противопоставил себя толпе.
Скрипач (тихо, интимно). Мне снилось, как будто бы я был на концерте. Скрипичный концерт (называет произведение композитора-романтика) в исполнении очень красивой скрипачки в розовом платье с кринолином (скрипичная музыка). Она стояла на сцене в свете рампы и играла это романтическое произведение серьезно, сосредоточенно и необыкновенно лирично.
Флейтистка. Все смотрят, и все слушают. Никто не шелохнется, никто даже не смеет громко вздохнуть. А я…
Скрипач. Из-за кулис выходит маленький горбун и бочком, пригнувшись, украдкой проскальзывает под кринолин, полностью скрывшись под ним. И ни один жест, ни трепет или дрожание век не выдали того, что артистка знает о его присутствии. Но я собственными глазами видел, как он туда проник.
Флейтистка. Я медленно, медленно приближаюсь к нему…
Скрипач. Неужели это был оптический обман? Концерт продолжается, по-прежнему блестящий, по-прежнему торжественный…
Флейтистка. …И становлюсь перед ним на колени.
Скрипач. …А может быть, нам только так казалось? Разве это возможно, чтобы она ни о чем не знала?
Флейтистка. …А он не прерывает концерт.
Скрипач. …И проходит много времени, прежде чем мы услышали, как она впервые слегка сфальшивила.
Слышен крик бродячего точильщика.
Точильщик. Ножи-и-и точи-и-им!
Мать. Эй, точильщик!
Скрипач. Ну да… (Перестает играть.)
Точильщик. Ножи-и-и точи-и-им!
Мать. Идите отсюда!
Точильщик. Ножи-и-и точи-и-им!
Мать. Здесь для вас никакой работы нет.
Точильщик. Ножи-и-и точи-и-им!
Мать. Слышали? Уходите!
Точильщик. Ножи-и-и…
Мать. Нет, нет, слышите? Ничего нет. Здесь для вас ничего нет!
Точильщик. Точи-и-им…
Крик точильщика затихает. Слышно скуление собаки.
Скрипач. Бедный точильщик. Точильщик или собака? Был точильщиком, но, может быть, стал собакой. Это собака, собака… (Скуление собаки затихает в отдалении.)
Скрипач (опять начинает играть на скрипке). Ну разве я гений?.. Паганини, тот наверняка был гением. Его бюст установили в моей комнате вместе с моей колыбелью, чтобы я набирался, глядя на его гениальное лицо, благородного мраморного духа. Дух из мрамора — разве в этом нет противоречия? Дух не должен быть материальным. Но какой одухотворенностью веет от него, какой гений смотрит на меня днем и ночью. Голова у него действительно из мрамора, а мысли тоже мраморные? Какие мысли могут быть из мрамора? Иногда я просто не могу выносить эту его непревзойденную гениальность. Эта скульптура меня подавляет, мучает, она такая неменяющаяся, бессмертная… Его бессмертие меня угнетает. Я умру, а он останется, всегда такой же. Неменяющийся, бессмертный, гениальный… (Перестает играть.) Это невыносимо (пауза). А если пририсовать ему усы? Почему бы и нет, можно попробовать. Он действительно гениальный и бессмертный, но по крайней мере не будет неменяющимся (пауза). О да. У него совершенно другой вид. Кто знает, может быть, даже менее гениальный…