Хочу быть в цирке дрессировщицей
Шрифт:
Редактор «Селигера» Алла Логинова изложила мне взгляд на местную жизнь несколько отличный от взгляда хозяйки моего постоялого двора. Основной проблемой города она считает уборку мусора: муниципальные службы работают хорошо, но граждане валят свой мусор в любое время и где ни попадя. «Сейчас не так видно, снежком припорошило». Преступности не стало больше, правда, бывают уже и заказные убийства, взорвали недавно автомобиль прямо в центре города, — мне почудилась в ее голосе затаенная гордость патриота. Межнациональные отношения ровные, хотя на Верхневолжье одних азербайджанцев 20 000, не говоря об армянах, чеченцах, цыганах. Почему стоят повсюду заброшенные дома? Так ведь они все объявлены памятниками архитектуры, продать нельзя, сдать в аренду нельзя, у самого же города
Короче, «день ото дня хорошеет наш город».
Кстати, о торговле. На задах покинутой гостиницы что ни день — базар. Другой рынок, побольше, открывается по выходным на старой Тимофеевской улице. И здесь, и там «обжорные ряды», как говаривали в старину, довольно убоги: мясо не ахти какое на вид, творожок, сметанка. Очереди и там и здесь стоят лишь за одним видом продовольствия — за сахарным песком. В той же местной газете я прочитал, что на зиму хватит масла и муки, а вот сахар администрация пытается достать по бартеру, обменяв на юге на лес.
Основные торговые базарные площади занимают торговцы всяческим барахлом. Здесь есть финские ботинки и итальянские сапоги, привезенные из Турции и Китая. Впрочем, по сходной цене можно купить и шерстяные носки, и валенки — местного, будем надеяться, промысла. Ну да это картина знакомая, удивляет другое. В базарный день большой рынок по периметру буквально обставлен автомобилями. И прут пешие толпы — многие с санками. И это при бьющей в глаза здешней нужде. Что ж, в России есть, наверное, не только двойной стандарт богатства, когда банкиры одной рукой отправляют миллиарды в офшорные зоны, а другой просят на бедность у правительства. Есть и двойной стандарт нищеты, когда днем бродяги побираются на паперти, а вечером закусывают «Смирнофф» финской колбасой… Пока я бродил по рядам одна из торговок, приглядевшись, видно, к моему пальто, поманила рукой: — Угорька не хотите? — Я хотел. Из-под прилавка был извлечен промасленный деревянный лоток с рыбой. Я отобрал пару штук по сто рублей за голову и завернул их в приобретенный рядом пластиковый пакет для мусора, отметив попутно, что такие пакеты здесь продают не рулонами, но поштучно.
Государственная торговля сведена почти на нет. Тут и там открыты маленькие продуктовые магазинчики, носящие гордые названия: «Грант», «Русь», «Галант». В них — по полтора десятка наименований водки, импортная ветчина в вакуумной упаковке и дохловатые апельсины: ни киви, ни авакадо в Осташкове, кажется, не признают. Сквозь предвечернюю мглу разноцветно светятся и играют многочисленные ларьки, названые как на подбор: «Ольга», «Светлана», «Елена». И если магазинчики держат зачастую местные, то ларьковый бизнес в закавказских руках, откуда и названия: армяне ласковы и сентиментальны.
Купить, в общем-то, можно все — правда, низкого качества. В центральном универмаге, скажем, невероятный выбор косметики, одних мужских одеколонов под сто марок, причем среди них — известнейшие, но цены раза в четыре ниже московских, и где их разливали можно догадываться. В книжном вперемежку с «Бешеным» — Гейне и Гете. Даже в аптеках есть минимальный набор лекарств.
В городе действуют несколько питейных точек и один дансинг — он буквально так и называется, причем по-английски, — при клубе той же кожевенной фабрики. Кроме упомянутого молодежного кафе в тюрьме — с баром и бильярдом, есть закусочная «Нептун», бистро «Хоттабыч» и ресторан кавказской кухни «Ашет». По моим наблюдениям, заведения эти, весьма по здешним меркам дорогие, по большей части пустуют. Хотя тюремный бильярд не простаивает. Есть и единственный кинотеатр, где в дни моего пребывания уже третью неделю длилась «неделя индийского кино». Так что осташам скучать не
Единственным отрадным от этого путешествия осталось воспоминание о посещении Ниловой пустыни. Вот что было здесь во времена Слепцова: 7 каменных церквей и 25 каменных зданий, в которых гостиница для богомольцев, два конных двора, три хлебных амбара, три бани, ремесленный корпус, квасоварня с солодовнею. Здесь варили отменное монастырское пиво, и пять раз в год здесь проходила «питейная выставка». Короче, это был один из славнейших русских монастырей. После его разорения в 30-ые здесь разместили детскую колонию, и есть сведения, что за провинности заключенным назначали наряд — соскребать из-под купола и со стен древние фрески.
Теперь монастырь возвращен церкви. Наместником поставлен 84-летний отец Вассиан, известный в городе, — он служил в единственном храме в бывшем Знаменском женском монастыре, на территории которого давно устроен своего рода «шанхай», официально называемый «рабочий поселок». В Ниловой сегодня живет десять братьев. Обитель — на острове Столобенском, туда ведет живописная дорога, вьющаяся сквозь сосновый бор. Она ныряет в какой-то овраг, выныривает в каком-то селе, огибает его по околице, и, не заметив как, вы въезжаете на узкий мост и взбираетесь круто вверх, оказываясь вдруг под монастырскими стенами. Вокруг на соседних островах виднеются и сям и там запорошенные снегом деревеньки, а монастырь вознесен над озером. Заливчики и заводи уж заморозило, хотя вода на самом озере еще чистая, и в затоне видна одинокая фигура рыбака. Пейзаж самый умиротворяющий. Осматривая монастырские постройки, мощный собор, вызывающий в памяти Исакий, высокую колокольню со шпилем, огромные каменные блоки в основаниях монастырских стен, которые не смогли сдвинуть с места никакие потрясения, невольно думаешь о подвиге тех поколений, что неимоверным трудом созидали все это. И о том, куда эта созидательная мощь народа испарилась.
В соборе, единственном пока отреставрированном здании, где внутри для службы восстановлен лишь один боковой придел, вас встречает объявление: «На колокольне просят вас громко не разговаривать, не бегать по лестнице, не трогать колокола и не бросать мусор». Послушники в подрясниках, а кое-кто просто в свитерах и джинсах, заняты неутомимым муравьиным трудом: все что-то куда-то несут, колют, прибивают, прилаживают. О том, что им предстоит совершить, дают представления огромные каменные оскверненные и загаженные монастырские постройки. И это святое и трагическое место, в котором нашлись люди, имеющие дух противостоять своими слабыми силами окружающей разрухе, — кажется оплотом последней нашей надежды.
Были…
На Троекуровском кладбище среди гранитных обелисков с выбитыми золотом именами генералов, доживших до почтенных седин, двойная могила — мужа и жены. Она умерла ровно год назад, он пережил ее на девять месяцев. На могиле пока нет памятника, лишь в грудах свежих цветов большие фотографии двух красивых молодых людей: ее — черно-белая, его — цветная. Ей не было сорока, ему — сорок шесть. Это была одна из самых блестящих пар артистической Москвы — актриса Елена Майорова и художник Сергей Шерстюк.
В театре узнали о ее смерти, когда она была еще жива.
Позвонили из милиции: милиционеры, что ни случись, оказываются на месте раньше медиков.
Осталось неясно, кто милицию вызвал. По-видимому, кто-то из соседей: пока она бежала по лестнице вниз, к выходу из подъезда, ее крики были слышны в каждой квартире.
Милиционер прибыл по адресу, поднялся на шестой этаж — одна из дверей открыта. Квартира пуста. На кухне, на столе, рядом с вазой с фруктами и пустой рюмкой, — паспорт гражданки СССР.